ЧАСТЬ II: «КАК МЫ ВЫЖИЛИ – НЕ ЗНАЮ…»

В первой части книги на основе воспоминаний Василькова Н.Г., хорошо знающего «колхозную кухню», прошедшего путь от прицепщика плуга на тракторе и комбайнёра, до главного инженера и парторга колхоза, автор, дополняя свидетельствами других людей, охарактеризовал историю развития и существования колхозов на селе, взаимоотношения людей при «передовом общественном строе». Вторая часть книги – это воспоминания людей об одном из самых тяжёлом и трагичном периоде жизни нашего общества – 30-х, 40-х годах XX века. Общее впечатление об этих годах – это суровая жизнь закрепощённых государством бесправных и беспаспортных колхозников, как и сотни лет назад обутых в лапти, одетых в домотканную одежду, и – потрясающая бедность и нищета. Лишь в 60-70-е годы у людей в личном пользовании появились радиоприёмники, холодильники, стиральные машины, телевизоры, автомобили, то, что у североамериканцев уже было в 20-30 годы.
Обращает на себя внимание жизнерадостность людей того поколения, несмотря на все тяготы и бытовую неустроенность, когда «вши заедали» и ноги мёрзли от хождения в половодье «в шлёпках». По их словам: в «престольные» праздники хороводы «не сходили с улицы целый день». И веселье шло от души, а не от спиртного. «Певучий был народ – заслушаешься!» 

Глава 1: «НЕ ШЛЯЙТЕСЬ. ЗАМИНИРОВАНО ВСЁ КРУГОМ» 
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЬНИЦЫ СЕЛА ДОМАХА

«Нанимали на день гармониста, чтобы веселее работалось»
«Всё разделили старики по уму»
«Товарищи! Я ваш!»
«Как нас обували, так мы и воевали»
«Делали из села чистое поле»
«Лежали в покат и бредили»
«А теперь встречай-ка старика!» 
«Но началась война и оборвалась наша дружба»

Глава 2: «ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ, ЧЕМ ТУ ЖИЗНЬ ВЕРНУТЬ!» 

ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЬНИЦЫ ДЕРЕВНИ КАВЕЛИНО  

«Кой-когда была каша пшённая»
  «И не болели никогда!»
  Пока дошли ноги в кровь посбили

Поселились жить в погреба к лягушкам 

Глава 3: «ПОДХОЖУ К БАБАМ – А У НИХ ГЛАЗА ОПУХЛИ ОТ ГОЛОДА» 
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЯ ДЕРЕВНИ ВОРОНИНО

«Придёт время и весь белый свет покроется паутинками»
«Скоро будет революция»
О судьбе потомков раскулаченных
О босоногом детстве
Как доставались людям сено, солома и колоски
«Халимония»
«Я староста – лечите меня»
«Игрались свадьбы в деревне и при немцах»
«Потом понравилось и сами шли в баню»
«Собаке – собачья смерть»
«Если будем вас жалеть – врага не победим!» - «Мамка! Наш папка нас бомбит!»
«Кое-как перезимовали»
«Не сади её в тюрьму, а то мы с дедом с голода помрём!»
«Мы же друзья!»
«Он такой же солдат, каким был и я»
«Что вы скажете в своё оправдание?»
Женился в трофейных ботинках
Забирайте вместо налога дочерей!

Глава 4: «ЧТО ПАН, АЛЛЕС КАПУТ?» 
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ СЕЛА ДОМАХА

«Тут своя кампания»
«Наутро глянула, а их уж нет!»
«Сам погибай, а товарища – выручай»
«Раскулачивала пьянь из сельсовета!»
«Чтобы не сдаваться врагу – последнюю пулю беречь для себя!»
«Коммунистка – а не боится!»
«Как его убили?! Не поверю!»
«Всех убило!А я - живой!»

Чтобы пропитаться приходилось побираться
«Они нами прикрываются»
«Решили вместе помирать»
За что повесили старосту в Севске
«Как же вы едите из касок от битых людей?»
Свели счёты
Минёры поневоле

«Были пухлые от голода»

Пока служил в армии, «набежала» пеня за неуплату налога 

Работа на цегильне
О том, как член партии «не оправдал доверия»
Семейный подряд на колхозном огороде

Глава 5: «ЖИЛИ КАК ДИКАРИ, БЕДСТВОВАЛИ ОТ ВШЕЙ» 
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЯ СЕЛА ДОМАХА

Во главе колхозной пожарной команды
Люди жили бедно, но весело
«Один патрон оставьте для себя»
«Хочешь, чтобы нас разбомбили?!»
«Мадьяры стреляли для острастки»
«Нас выгнали из Домахи и запалили село»
За что били шомполом по пяткам
«Ворочай назад!»

Когда за тюрьму благодарят магарычём

«А дома масло покупали в магазине, чтобы заплатить налог!»

ГЛАВА 6: «ВАШЕ СЧАСТЬЕ, ЧТО ВАС НЕ ПОПРИБИЛИ!»  
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЬНИЦЫ ДЕРЕВНИ ЛЮБОЩЬ

В половодье ходили в шлёпках
«Матка, я не немец, я австриец!»
«В сторону не сходите – там заминировано»
Почему ели «тошнотики» 
Когда разбогатели, купили «пузырь» для лампы

Глава 7: «МОЖЕТ, Я СКАЖУ ЧЕГО ЛИШНЕГО...» 
ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЬНИЦЫ СЕЛА ДОМАХА

О родных
«Когда холодно было, залазили спать в печку»
«Бедствовали и зимовали в яме две зимы»
За год работы – мешок зерна
«Облигации силком давали»

Глава 8. ОН ИГРАЛ В ФУТБОЛ С ГАГАРИНЫМ

ВОСПОМИНАНИЯ УРОЖЕНЦА СЕЛА Б-КРИЧИНО

Женщины раздавали картошку бойцам

«Эссен! Эссен!»

«Мало тебе! Так тебе и надо!»

Знакомство с космонавтом Германом Титовым

«Роба» стояла колом от соли

Служба в армии

Работа на целине

О семье

«Я знаю положение нашей страны после войны.., нашу бедность, нищету, голод… Были кошмарные условия жизни, трудно сейчас даже представить, в каких условиях оказался наш народ». Н.С.Хрущёв. Мемуары…

«НЕ ШЛЯЙТЕСЬ. ЗАМИНИРОВАНО ВСЁ КРУГОМ»

«Нанимали на день гармониста, чтобы веселее работалось»

Голякова (Дубцова) Наталья Яковлевна родилась в 1928году в селе Домаха.
Отец: Голяков Яков Родионович 1905 г.р.; мать – Панина Екатерина Трифоновна 1907 г.р. Дед Родион погиб на войне 1914г. У бабушки Агафьи Гавриловны Голяковой осталось четверо детей: отец 1905г.р., тетушка Наталья Родионовна 1909г.р., дядюшка Михаил Родионович 1911г.р., другой дядя Григорий Родионович 1913г.р. 
Михаил Родионович Голяков до войны работал директором какого-то производства. Несмотря на то, что он имел «броню» по работе и больное сердце, на войну пошёл добровольцем. 10 мая 1942 года погиб в Чудском районе под Ленинградом в должности политрука. 
Григорий Родионович Голяков получил на войне 24 раны, но вернулся живым. Жил в Воронеже, работал в обкоме партии как специалист по тутовым деревьям сельскохозяйственного института г.Мичурина Тамбовской области. Умер дядя 5 февраля 1982 года.
Хата у Голяковых была крыта соломой, посредине – сенцы. Направо от них вход в помещение с печью, налево – в холодную светлицу. Во время немецкой оккупации в светлице пришлось сложить грубку и жить всей семьёй, так как другую половину хаты с печью занял доктор-офицер. 
«В семье нас было семеро детей. Я и Фёдор от Голякова Якова, а Пётр, Иван от Козина Ивана Емельяновича. Отца Голякова Якова Родионовича убили в пьяной драке на «Октябрьскую». Целили в одного – попали в него».
«Когда ехали на покос для колхоза до войны, то бригада косцов нанимала на день гармониста, чтобы веселее работалось. Гармонисту ставили трудодень. И на покос и с покоса ехали с песнями. Гармонистом был Ермилов Михаил Степанович 1923 г.р. Он погиб в войну».
«Первый трактор был на железных колёсах с «зубьями» на них. На тракторе красный флажок. Жители вышли на улицу посмотреть на диковину, а детвора бежала вслед за трактором».
«Отцов дядя, Голяков Андрей Варламович в 1933-34 г.г. учился в Воронежском институте и после собирал молодёжь и ставил спектакли и постановки в «Народном доме» (бывшем поповом доме, конфискованным под клуб)». 
«Папа показывал фото Абашина Шурика. Его семью раскулачили и сослали в Соловки. Отец горевал за друга, который был его моложе»…
Двоюродная сестра матери Васильковой Светланы Ивановны 1939г.р., Огурцова (Осина) Мария Матвеевна родом с Гуровского посёлка была замужем за директором Упоройского спиртзавода. По её утверждению семья Шохиных, представителем которой является бывший вице-премьер гайдаровского правительства Александр Шохин, была раскулачена в начале 30-х годов и выслана на Соловки. Как только в 90-е годы Шохин А. замелькал на телеэкранах, старожилы села Упорой по его обличью и специфическому говору признали в нём представителя семьи Шохиных, высланных на Север. Сам Александр Шохин, якобы отрицал, что его родственники с Упороя и говорил, что его родители из Архангельской области…
Ликбез работал в Домахе по вечерам и тетка Нюра (по матери) 1913г.р. ходила на занятия. «Моя мама выучилась грамоте в церковно-приходской школе, но не окончила её. Не выучила молитву «Отче наш» - поп стукнул её линейкой по голове, и она бросила учиться».
В 1935 г. Наталья Яковлевна пошла учиться в 4-х летнюю Домаховскую школу. До войны она успела окончить 5 и 6 класс Б-Кричинской школы. После войны Наталья уехала в Воронеж и жила у тёти, инструктора обкома партии. Здесь на дому «два года готовили для поступления в Берёзовский сельхозтехникум Воронежской области. Но больная мать стала просить о возвращении домой». Пришлось с мечтами об учёбе распрощаться.
«Мама пряла шерстяные нитки, ребятам шила штаны на швейной машинке. Мылись в деревянном корыте. Золу просеивали на решете, делали щёлок и использовали его вместо мыла». 
«В жуклах выпаривали щёлоком одежду от вшей. Обувались в лапти и чуни. Сводный брат Петро хорошо плёл «писаные» чуни. Чуни плели на деревянных колодках из пеньковых верёвочек и носили как летом, так и зимой. На голове – овчинные шапки. После войны мама покупала в Комаричи на базаре тюбетейки».
«Отец Яков Родионович работал сначала бригадиром строительной бригады, потом - заведующим фермы (коровником). Мать работала по наряду. Бабушка Агафья Гавриловна жила с нами».

  «Всё разделили старики по уму» 

О начале войны Наталья узнала от родителей. «Побежала по коноплям за коровой. Пригнала корову. Дома сидит отчим с Возиковым Михаилом, здоровым мужиком, выпивают «русскача», казенную водку за 3руб 0,5л. Выпив, мать говорит: «Доченька, война началась!» 
«То Комаричи налётом бомбили. А 2 октября 1941г. немцы большаком проскочили до Орла. В Домахе два немца жили месяц в хате будущей моей свекрови Дубцовой Пелагеи Кузьминичны. Потом их другие «фрицы» угнали в шрафную роту. До февраля 1943 года немцы в Домахе были наездом». 
«Хлеб сжали и заскирдовали ещё до оккупации. С приходом немцев старики поделили колхозное имущество и лошадей. Посчитали сколько людей во дворе. Если хорошая лошадь – одну на двор, старая – к ней добавляли жеребёнка. Всё разделили старики по уму. Весной землю тоже поделили по душам и работникам. Учитывали и тех, кто был на войне. Мои братья пахали свой надел. Старший брат с лукошком сеял рожь, пшеницу, просо, коноплю. Сажали также картошку».
У таких одиноких женщин, как мать Иваньковой (Романовой) Полины Антоновны для пахоты, посева и уборки урожая нанимали мужиков. Рассчитывались с ними частью урожая. Жали серпами, косами. После обмолота вручную – скирдовали. 
Зимой 1942 г. «Шалун» и другие старики стали делить зерновые скирды. На душу раздавали определённое количество снопов, в том числе и на тех, чьи мужья воевали в армии. «Молотили берёзовым пральником в хате. Полицаев и старосту в селе ещё не назначили».

«Товарищи! Я ваш!»

«Летом 1942 года немцев в Домахе ещё не было. Но уже были полицаи с урядником «Ченчиком» (по-уличному). Сам он родом из д.Берёзовка, которая находится в 5-6км за посёлком Холчи. Жена у него домаховская и жил он здесь «в примах» (зятя живущего у тёщи с тестем называют: примак или притыка). Такой был гад, этот Ченчик».
«На окопы гонял (рыть) моего брата Федю 1927г.р., потом угнал его в лагерь к немцам при их отступлении. Немцы Федю догнали от Домахи до французской границы». 
«Ченчик» боялся партизан, которые ночью иногда наведывались в сёла. На ночь от партизан, как и другие полицаи, урядник прятался. Брат Федя с ребятами проследили, что он «хоронится» в колхозной сушилке. Подкравшись к сушилке, они «завели» разговор якобы от партизан: «Ну что, мы с этим гадом будем делать?» Ченчик из-под крыши сушилки подал вдруг голос: «Товарищи! Я ваш!» Ребята захохотав, убежали». 
С февраля 1943 г. по 3 августа 1943г. домаховцы жили в прифронтовой зоне. Немцы пришли в село вьюжным февралём 1943г. Расположили здесь солдатскую кухню. «Через росстани (развилка дорог на сёла: Домаха, Упорой, Алёшинка) прошли наши лыжники и захватили д.Алёшинку». Немцы атаковали наших со стороны д.Сторожище (восточнее Алёшинки) и д.Талдыкино (западнее Алёшинки) с помощью танков и артиллерии «побили их».  
«Где старый магазин в Домахе, был тифозный лазарет. Самогон стали гнать из бурака при немцах. Стоит бутылка дома, я попробовала. Думала, что из бурака, значит, сладкая будет – она (самогонка) горькая!» В 1942 году приспособились гнать самогон из мёрзлой картошки, добавляя к ней мучицу для закваски и помещая всё это для брожения в бочку. Но нагнали лишь полулитру жёлтой по цвету «горилки». 
«Немецкий офицер жил в той половине нашей хаты, где была печь. По утрам я подметала пол у него. Он расхаживал по хате и, (деликатно выражаясь) «попукивал». Я бросила веник, хотела сказать «швайне», но вышло что-то другое, нецензурное. Он накричал на меня, обозвал партизанкой и выгнал».
«Как-то офицер приказал мне чистить его китель бензином. Я вылила всю банку бензина на китель и потом сказала ему: «Пан, спичку!». Он стал меня бить пилоткой по лицу».
«Заставляли мыть их машину, а я налила в кабину воды, и давай тряпкой «шуровать»! Офицер увидев, раскричался: «Партизанка! На окопы отправим!» Водитель офицера Яков хорошо говорил по-русски. У него мать была русская, и она просила его быть добрым на войне». 

«Как нас обували, так мы и воевали»

«Зимой 1943г. нас выгоняли на расчистку дороги от снега. Весной 1943г. каждый день гоняли на рытьё окопов. Между Троицким и Никольским посёлками под д. Девятино для рытья блиндажа немцы пригнали человек 50 из Домахи и распределили кого куда.
Нашу группу под присмотром немца-конвоира направили на Михайловский посёлок, чтобы вырыть и замаскировать здесь дзот. Мы были так рады, что попали подальше от передовой, что в обед, «сбросились» и угостили своего конвоира бутылкой молока и двумя яйцами. 
Он отобедал вместе с нами и бросил газету, в которую был завёрнут бутерброд. Я взяла газету и стала читать по-немецки. Конвоир удивился и стал рассказывать мне, как был в отпуске 21 день, что ехал через Польшу, где партизаны пускали под откос поезда. Потом подъехал верхом на коне офицер проверять работу. Конвоир вытянулся в «струнку» отрапортовал о сделанном». 
«Целый месяц немцы готовили оборону Б-Кричино. Окопы, траншеи, блиндажи рыли наши, деревенские. 22 мая нас погнали копать окопы в промклевском лесу под д. Девятино (9км от Домахи). В траншеях напротив были видны мелькающие каски наших солдат. Они не стреляли, наблюдая, как мы работаем». 
«В перерыве на обед кто-то из девчат созорничал и стал кричать:
«Спасибо Сталину грузину,
что он обул нас всех в резину! 
Как нас обували – 
так мы и воевали!» 
После этого наши начали миномётный обстрел. Двух человек убило насмерть, троих ранило. Мы побежали врассыпную, а немец-конвоир, присматривающий за нами и раненый в ногу, махал нам рукой к низу – ложитесь, мол».  
«Летом 1943г. в Домаху пригнали молодых немцев, австрийцев, мадьяр. Немец Яков, который умел разговаривать по-русски, говорил маме: «Тяжело им будет. Не умеют они просить «млеко» и «яйки»». Я гнала корову из стада и немного задержалась в разговорах с подружками. Когда подошла к своей хате, то увидела, что наша корова стоит, а молоденький немец пытается себе надоить молока. Я ударила хворостинкой корову, она дёрнулась и побежала. Немец упал с корточек и фляжку разлил с молоком». 
Вот что сообщает о немецкой мобилизации Щекотихин Е.Е. в своей книге «Орловская битва»: «С 1 января 1942 года по по 1 января 1943 года войска вермахта потеряли в России около 2 миллионов человек, из которых безвозвратно – примерно 700 тысяч человек и ранеными 1300 000 человек. По требованию верховного командования в первом полугодии 1943 года для вермахта было мобилизовано дополнительно 800 тысяч человек, в том числе 200 тысяч изымалось из промышленности; призывались резервисты 1901 года по 1922 год рождения».  

«Делали из села чистое поле»

«Недели за две до эвакуации, 20 июля меня и других 14-летних подростков согнали к школе (где сейчас находится администрация села). Родители принесли зимнюю одежду, онучи. Кричали, плакали, расставаясь. Нас, вместе с братом Федей, погнали на рытьё окопов и блиндажей в Б-Кричино и Воронино. Норма для блиндажа – 8м глубины». 
«В день эвакуации 5 августа 1943 года мы видели, как горела Домаха, как катками прикатывали посевы зерна на поле, рубили сады – делали из села чистое поле. В этот же день взорвали домаховскую каменную церковь. Когда Домаху запалили – пошёл гул, трескотня и стало светло как днём».
«Когда рыли «буккеры» (блиндажи) на большекричинском поле, взглянуть захотели, что там, в Домахе творится. Стали друг другу на плечи, чтобы посмотреть. А немец-конвоир в шутку говорит: танцуют и поют русские там. Наши заметили движение в блиндаже и стали обстреливать. Снаряды «ложились» сначала спереди, потом сзади. Спасибо немцу – только вывел из «буккера», туда попал снаряд».
«Нас на машинах повезли на Робское. Немцы в Робском (деревня близ села Радогощь) заставляли нас вязать снопы и таскать их на длинных палках для скирдования в «хресцы». Это было в августе 1943 года». 
«При нас были переводчицы: две кавелинские девушки. Одна из них дочь мельника. Месяц мы пробыли в Робском. Потом нас погнали дальше с отступающими немцами. Идёт обоз немецкий, а по его сторонам дети-беженцы. Наши «прялки» (ПО-2) пролетали над колонами, но не бомбили. Догнали нас до д.Лубошево и Ивановского спиртзавода (18км западнее ст.Комаричи)».
«Здесь мы копали окопы в сентябре 1943г. Кормили нас гороховым супом два раза в день: утром и по возвращению с работы. Вечерами мы копали картошку на полях у деревенских (жителей) и пекли её на костре».
«Ночевали по хатам. Никто нас особо не охранял. Ребята договорились бежать ночью. Брат Федя хотел позвать меня из соседней хаты. Ребята выступили против: шуму много от девчат, мол, перебудят всех. Федя остался, так как помнил наказ матери «не бросать Тальку одну». 
От почти двухмесячной работы на рытье окопов «руки покрылись коростой, позагноились. В деревне за Лубошево на площади нас построили и офицер, сидевший верхом на коне, через кавелинскую переводчицу спросил: хотите, поедемте с нами или к маткам вернётесь, или к русским пойдёте? Мы ответили, что к маткам, пан офицер. Он засмеялся и отпустил нас». 
«Брата немцы забрали с собой, а мы, человек 15 подростков в волдырях от коросты (чесотки), пошли в сторону фронта. Идём - навстречу немцы валом валят. Один офицер пистолет из кобуры достал и к нам. Другой схватил его за руку и объяснил, что это знакомые «паненки» из Домахи. Он сказал нам, чтобы мы свернули в сторону».
«Мы послушались совета и повернули в лог. Там были копани. Днём мы отсиживались здесь. К вечеру ползком добрались до посёлка и здесь ночевали около домов, погребов, на сотках. Было очень страшно: «ванюша» (шестиствольный немецкий миномёт) воет, «катюша» (реактивная установка М-13) гремит, деревня горит. Светло как днём». 
«Утром пришли наши. Стоял туман. Смотрим, идут какие-то, шинели подобравши и в обмотках на ногах. Разведчики сказали нам, как пройти дальше. Напутствовали по-своему: «Не шляйтесь. Заминировано всё кругом». Шли мы целый день. От Воронино до Расторога нас подвезли какие-то военные в чёрной форме, так как ноги мы сбили в кровь». 

«Лежали в покат и бредили»  

«Одна пришла из семьи – из родных в селе никого. Через два дня после моего возвращения из госпиталя на костылях вернулся отчим к своей матери. Хотели поехать на Урал – бабка никуда не отпускает». 
«Когда вернулись после освобождения в сёла, то 40 человек подорвались на немецких минах, а 90 человек из сёл погибло на фронте».
«Через большак Дмитровск – Комаричи ходили серпами жать пшеницу, а я пральником (деревянная лопаточка для «битья» вымоченного в воде белья, одежды) обмолачивала её. Вечером пришёл отчим и рассказал, как добирался из Пензенского госпиталя на попутных товарняках. Он читал сводки Совинформбюро об освобожденных населённых пунктах и собирался вслед за фронтом идти искать семью». 
«Отчим Козин Иван Емельянович со стариками собрал водяную мельницу. После он стал председателем колхоза «Сталинский путь». Чтобы восстановить мельницу, носили на носилках землю на плотину. Нередко натыкались при этом на прикопанных мертвых солдат. Выкопаем в одном месте солдата – закопаем в другом». 
«Весной 1944г. из военкомата прислали специально человека, чтобы собрать всех незахороненных солдат. В этой комиссии от колхоза была Ермилова Евдокия Фёдоровна, от сельсовета депутат Луканцов Сергей Ефимович, а также раненный солдат Калинов Иван Сергеевич».
Эта комиссия прошла пойму Расторога от д. Кавелино до домаховского леса: записывали данные о погибших солдатах и останки их свозили в братскую могилу в Б-Кричино. Трупы на поле боя были прикопаны своими солдатами-минёрами, которые, после отступления немцев, разминировали пойму реки Расторог.
«Вместе всей семьёй вырыли землянку, сделали в ней русскую печку. Неприятно было, когда ночью на печи по тебе прыгали маленькие лягушки. Потом вся семья заболела тифом. Лежали в покат и бредили. Почти в каждой семье переболели коростой».
«Стали понемногу из неволи возвращаться угнанные жители, приходить раненные из госпиталей. Вернулся отцов дядя, Андрей Варламович Голяков. Он воевал во время Курской битвы недалеко от родных мест: деревня Берёзовка (под с.Упорой) и рассказывал, что в бинокль однажды видел как сеял просо любимый учитель Панин Егор Хресанович. После перехода в наступление его часть двинулась через Упорой на Комаричи, и он в родное село не попал». Голяков Андрей Варламович переехал жить в Баку, потом в Сумгаит, где и умер в сер. 80-х г.г. 
«За дровами, чурками ходили в лес. До войны по Неруссе был сплав леса. После войны возили лес на коровах, реже на лошадях. Поля за войну заросли перед Южным посёлком ольхой и осиной. Поля вскапывали под лопатку или вспахивали на коровах. Вечерами люди семейные шли на посиделки, молодёжь собиралась возле какой-нибудь хаты потанцевать под гармошку».

  «А теперь встречай-ка старика!»

«Брат Федя сделал побег вместе с другими ребятами, когда был уже на территории Белоруссии. Через три дня двое ребят из их группы пошли разведать: не ушли ли немцы. Шли до тех пор, пока не вышли к своим. Сирота Любкин Иван сказал, что они пошли картошку искать, а Федя с товарищем в лесу остались». 
А вот Фёдору с напарником не повезло. Прождав товарищей четыре дня и измученные голодом (питались они корой, листьями, лесными ягодами), они вышли из леса и наткнулись на немцев. Те их избили и опять заставили заниматься старой работой: ночью, при свете ракет, собирать трупы немецких солдат с поля боя.
Ребята, бывшие с братом Федей, по приходу в Домаху сообщили его матери, что, скорее всего, он погиб. 
И вот осенью, в сентябре 1945г. нежданно-негаданно пришло письмо от Федора. Мать при чтении первых строк письма упала в обморок. «Здравствуйте дорогие мои! Отзовитесь, если кто остался живой. Здравствуй мать! Неужели не узнала своего родимого сынка? 
Юношей меня ты провожала, а теперь встречай-ка старика! Встречай родная хата. И ты не ждала меня живого увидать? И старушка горько зарыдала, обнимала сына, целовала: «Где ж ты мой сокол долго так летал? Почему домой не возвращался? Был живой, а писем не писал? Говорили, что ты убит и зарыт землёю. И с тех пор болела я душою, обливалась горькою слезою».
Я не был зарыт землёю, но я с нею крепко с нею так дружил, за Дунаем тихою рекою много мук и горя пережил. Всюду смерть ходила, всюду голод меня сопровождал. Летом мучила жара с дождями, а зимой морозец прижимал. Улетели годы молодые, как порой весенний соловей, стали волосы мои седые. Ой, как жалко юности моей. Наливай родная водки. Я хоть водкой горюшко залью. Забуду я немецкие колодки. За счастье песенку спою».
Фёдор потом попал в сортировочный советский лагерь под Веной. Пока дошла до него очередь проверки, он чуть не умер с голода. Из лагеря Фёдора направили на службу в армию, в Молдавию, где он служил 3 года. После демобилизации Федор вернулся наконец-то домой и женился. 
Но, видимо, лагерные мытарства не прошли даром для брата Натальи Яковлевны. Фёдор умер в 1983 г., не дожив до 50 лет. 

«Но началась война и оборвалась наша дружба»

В 1947 году Наталья Яковлевна Голякова работала в девятинском колхозе кладовщицей, а «угол снимала» у местного бригадира Юрия (фамилии вспомнить не могла). Тот в начале войны попал в плен и по возвращению домой, в деревню Девятино, привёз тетрадь стихов собственного сочинения. 
Многие из стишков Наталья Яковлевна переписала к себе в тетрадь. Некоторые из них запали в душу так, что она их запомнила наизусть. Как-то дала соседям тетрадь со стихами бывшего пленного почитать, та «пошла по рукам» и затерялась у кого-то. На 81-м году жизни она вспомнила лишь несколько стихотворений.
Из далёкого Колымского края
Шлю тебе родная привет!
Как живёшь, моя дорогая?
Напиши поскорее ответ.
Я живу близ Охотского моря,
Где кончается Дальний Восток.
Я живу без тоски и без горя,
Строю новый стране городок.
Не успели мы город построить
Не успели цементом залить – 
Немцы войну объявили,
Теперь новая песня звучит.
В этой песне, спою вам родные,
Как мы жили в немецких лагерях, 
Как полиция палками била,
Создавая толкучку в дверях.
Кто вернётся, тот ввек не забудет – 
Выпьет стопку, вскружит голова.
Дай бог счастья, вернуться до дома 
И продолжить трудовые дела.

Вот ещё одно стихотворение на тему угона в Германию:
Раскинулись рельсы широко
По ним эшелоны идут.
В чужую германскую землю 
Девчат украинских везут.
Прощай дорогой городишко
Мне больше в тебе не гулять.
Я буду в Германии строить,
Свой век молодой доживать.
Напрасно старушка ждёт дочку домой,
Напрасно на картах гадает.
Письмо её жадно я буду читать,
Но правды о ней не узнаю.
……………………………………………………………………..
Ой, васильки, васильки!
Сколько пестреет вас в поле.
Помню у самого Буга-реки 
Я собирал их для Оли.
Я собирался идти с нею в загс, 
Когда кончится служба.
Но началась война 
И оборвалась наша дружба.
В битве неравной с врагом
Я честно за Родину дрался.
Много погибло людей, 
А я в плену оказался.
Видел я Олю во сне,
Будто по полю гуляла 
И с васильками в руках,
Что для венка набирала.
Я подошёл, обнял её 
И долго она говорила,
Как сохранила любовь,
И как в разлуке прожила.
…………………………..
Немец крикнул: «Аутштейн!»
И я тут же проснулся…

А это стихотворение на мотив «Бродяга судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…»  
От непавших твердынь Сталинграда,
С приволжских донецких степей,
Немецкий солдат-бродяга
Тащился к семейке своей.
Он к Тихому Дону подходит,
Рыбацкую лодку берёт,
Унылую песню заводит
Про Гитлера что-то поёт.
«Безумец, не знал, что Россия
Могила для наших солдат.
Хотели дойти до Урала – 
Бегут без оглядки назад.
Куда ни посмотрим – без края 
Виднеются только кресты.
От армии нашей железной
Остались одни лишь хвосты».
Шагает же он по Украине
Голодный, усталый фашист.
Вдогонку снаряд за снарядом
«Катюши» пронзительный свист.
Он к городу Везель подходит – 
Развалины дома лежат.
Где отец, где мать, родные?
Заплакал калека-солдат.
Два брата в России погибли,
Один в океане на дне.
Родители с женою здесь погибли – 
Такая судьба, знать и мне.
К портрету Адольфа подходит
«Возьмите подарки назад!
Костыль, две медали и ленту
И больше я вам не солдат!

 Глава 2.«ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ, ЧЕМ ТУ ЖИЗНЬ ВЕРНУТЬ!» 

ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЬНИЦЫ ДЕРЕВНИ КАВЕЛИНО  

«Кой-когда была каша пшённая»

Лидия Яковлевна (Алешина) Кошелева родилась в 1923 году в семье Алешина Якова Андреевича и Васильковой Василисы Дмитриевны. Хата Алешиных находилась на краю деревни Кавелино под названием «Косорыловка». Здесь, в отличие от других косяков «Ушивки» и «Деревни», жили справные, додельные, то есть охочие до дела люди. От одного края деревни до другого было больше километра. 
Семья Алешиных в составе отца с матерью, дедушки Андрея с бабушкой и семи детей (четырёх братьев и трёх сестёр) жила в хате крытой под солому, печью и деревянными полами. В хате к печи был пристроен телятник, пониже пол. На полатях спали бабушка с дедушкой. Родители спали на деревянной кровати. В доме Алешиных стояли конник, лавка, сундук. Имелась керосиновая лампа. 
В хозяйстве Алешиных были лошадь, корова, поросёнок, куры. Сарай был плетёный из лозы и обмазан глиной. Закутка в сарае для поросёнка, тоже была плетёная. Поросят на улицу летом не выпускали, чтобы они не перекопали сотки с картофелем. 
Поросёнка покупали по весне и через полгода, обычно к Новому году, подкормив картошкой, резали. Требовалось при этом, чтобы частник сдал свиную кожу государству. Отец Лидии, Яков Андреевич, зарезал поросёнка, опалил шкуру, не ободрав её. Понадеялся, что фининспектор не узнает, авось пронесёт. Кто-то видимо донёс, и заявилась милиция в хату Алешиных. Дети и женщины принялись плакать от страха. Отца оштрафовали. Было это ещё до образования колхоза.
Хлеб пекли дня на три. При выпечке в хлеб добавляли картошку. «Корку обломаешь, а мякина - одна картошка». Когда садились за стол трапезничать, то ели из общих глиняных мисок деревянными ложками. Все за столом не умещались. Кто поменьше, ели на полу за печкой. Обычной, повседневной едой был борщ из щавеля, крапивы или щи из кислой капусты. На второе редко, «кой-когда», была каша пшённая, заправленная конопляным маслом... О скудном питании крестьян писал ещё в конце ХIX века народник А.Н.Энгельгардт в своих «Письмах из деревни»: «Наш мужик-земледелец ест самый плохой ржаной хлеб, хлебает пустые серые щи, считает роскошью гречневую кашу с конопляным маслом… У нашего мужика-земледельца не хватает пшеничного хлеба на соску ребёнку; пожуёт баба ржаную корку, что сама ест, положит в тряпку – соси…»

Какова была «польза» от такой вынужденной постной диеты видно из исследования Ю.М. Иванова: «Российский рабочий 20-х годов был лишён самого необходимого. «Молоко, сливочное масло и яйца – писала Кабо, проводившее бюджетное обследование в Москве – не являются предметами массового потребления и употребляются в рабочих семьях постольку, поскольку там есть дети, больные и пр… Для воспитания и питания детей взрослыми рабочим приходиться отказываться не только от удовлетворения других потребностей, но и сокращать своё питание.» Недоедание российских рабочих подтверждается и материалами медицинских обследований. «Для наших рабочих, – писал санитарный врач К.Ф. Станкевич, проверявший состояние здоровья рабочих бердо-релизной фабрики им. Бухарина, – со средним ростом 159,8 см (начиная с 26-летнего возраста) по Норманну средний вес должен был бы выразиться в 59, 8 кило. Мы же имеем средний вес для нашего рабочего в 58,7 кило, что составляет 98,1% нормы». Ещё большее отклонение от нормы обнаружил санитарный врач Латышев, обследуя дробо-литейный завод «Пролетарская диктатура». «Если считать – пишет он – средний вес для взрослого мужчины 65 кг, а для женщины 55 кг, то у наших рабочих он ниже нормы. У женщин – производственных рабочих средний вес около 50 кг, у мужчины – около 60 кг» …  
Хотя корова и была в семье, настоящего молока и не пили. Всё больше пили перегон, «обрат». За корову нужно было сдавать государству налог молоком. Его можно было уменьшить, если сдавать цельное молоко, а перегон забирать назад. Корову доили два раза в день. Сдал 6 литров молока на сепараторную, назад получил пять литров перегона – вот и пей на здоровье! Если и заводилась сметана в семье Алешиных, то её продавали на базаре в Комаричах, чтобы «выручить» копейку и на этом же базаре купить лапти.
В зависимости от времени года, сухой или мокрой погоды, бережливости и аккуратности, лапти приходили в негодность через 3-4 дня, а лучшем случае через семь дней. Чтобы увеличить срок «носкости» лаптей их подошву «подбивали» пеньковыми верёвочками. С помощью «свайки» (железного крючка с деревянной ручкой) через лычки лаптей пропускали пеньковые верёвочки. Лаптей с такой «подошвой» хватало на месяц. Весною и осенью лапти промокали насквозь. Лавки (магазина) в Кавелино не было, поэтому на базар ездили в Комаричи. В семье Алешиных валенок не было. Зато отец и мать были одеты в новые овчинные полушубки. Дети, друг за другом, донашивали старые овчинные полушубки. Шубы берегли – ходили в зипунах. 

«И не болели никогда!»

Зимою дети Алешиных, как и других катались с горок на «говнушках», то есть корзинах, обмазанных коровьим «добром». Иногда зимою выбегали пару раз прокатиться босиком с горки, а потом отогревали ноги на печке.
Как только на горках появлялись проталины, то тут же детвора выбегала под весеннее солнце, насидевшись за зиму в хатах. «Набегаешься – и в хату. И не болели никогда!» И всю весну, лето и до поздней осени ходили босиком. «Летом бегали до цыпок на ногах. Кожа на ступнях ног порастрескается, кровь течёт, голосим – щипит (болит)».
В Кавелино на реке Расторог была колхозная мельница. Престольный праздник был «Егорий», как и в М-Кричино, на 6 мая и 9 декабря. К праздникам для своих нужд гнали самогонку. Для этого варили картошку, проращивали жито, заводили брагу. Гнали самогон и бобылки, одинокие без мужа и хозяйства женщины. 
В Кавелино имелась 4-х летняя школа. Лидия Яковлевна помнит, что директора школы звали Ниной Владимировной. Но учиться Лидии было некогда. С 12 лет она пряла, шила, «на полоску» ходила вместе с матерью бураки (свёклу) прореживать. Научилась читать у брата и сестры. 
Вечерами, несмотря на усталость, молодёжь собиралась на звук гармошки на улице. На посиделки женщины приходили к одиноким бабам, а мужики - к кому-нибудь поиграть в карты. Молодёжь парами ходила по улицам. Парни летом ходили в картузах, зимой – в шапках из овчины. 
В хатах водились клопы, тараканы, блохи. «Летом зайдёшь в хату – ноги от блох становятся черные, как от коросты». Против блох боролись полынью, бросая её на земляной пол. Голову мыли щелочью, в перерывах работы «искались» - искали друг у друга вшей и давили их на ногте. 
В 1941 году Лидия Яковлевна Алешина вышла замуж за Петра Ильича Кошелева (1921-1981). В 1942 году она родила сына, которого назвали Владимиром. В 1947 году он заболел дифтерией, и его повезли в Комаричскую больницу, но спасти не удалось, и мальчик умер.

Пока дошли ноги в кровь посбили

В конце сентября 1941 года поехала Лидия Яковлевна с односельчанками в Орёл продать пшена, чтобы потом там купить соли. На попутной телеге добрались до Дмитровска. В Дмитровске встретили знакомого мужика из Любощи, который озадачил и ошарашил женщин новостью: «Куда вы собрались – немец уже под Севском!» Не дождавшись машины-попутки, повернули назад. Пришли домой в Кавелино ночью. «Пока дошли ноги в кровь посбили, так как шли разутыми, босиком, а дорога со щебёнкой». 
Утром мать разбудила Лидию: «Вставай, немцы в Холчах (2км от Кавелино) коров забирают, свиней для кухни стреляют!» Колхозных коров успели угнать в эвакуацию до прихода немцев… 
Валентина Фроловна Сенькина (Сумакова) 1936 г.р. уроженка посёлка Южный так рассказывает о первой встречи с оккупантами: «Как сейчас помню – картошку в огороде выкопали. И вот в один из дней увидели, как по упоройскому большаку пошла техника: танки, автомашины, мотоциклы. Старшие ребята сразу сказали – это немцы. Залегли в кустах и стали наблюдать за происходящим. И тут одна девчонка выглянула из-за кустов. Фашисты заметили и в нашу сторону застрочили из пулемёта. Мы же сразу разбежались и вернулись домой, а там уже вовсю хозяйничали немцы: ловили кур, резали поросят. Из дома нашу семью фашисты выгнали и переселились мы в подвал, а к зиме мама даже умудрилась в подвале печурку сделать. Так и жили в том подвале почти два года оккупации». 
Летом 1943 года немцы стали на постой в Кавелино. Людей из «Косорыловки», южного края Кавелино согнали на другой край «Ушивку», где «дома повросли в землю». У себя, на своём краю, немцы сделали в одной хате баню, в другой хате – прачечную. Понастроили себе сортиров. У кавелинцев до этого и понятия об них не было. Отхожим местом были огород, двор, промежутки между хат, которые тесно стояли друг к другу. 
Жителей Кавелино немцы стали гонять на рытьё окопов под Холчёвку (за большаком Упорой – Дмитровск). Так как Лидия была с маленьким ребёнком, то её, в отличие от матери, от рытья окопов освободили. Копали и строили немцам блиндажи с накатами – «бунки». Немцы на лошадях возили своих «битых» (погибших) из-под Берёзовки и Холчёвки хоронить в Лопандино. 
«Соль в войну ходили менять в Орёл, а кто у немцев разживался. Хлеб, чтоб солёный был, пекли на огуречном рассоле». 
В августе 1943 года жителей Кавелино немцы эвакуировали в сторону ст.Комаричи. «Коров у людей забрали, посадили кого на повозки, кто пешком и пригнали в Брасово. Здесь у нас корову отняли. Ночью, когда мы были уже на станции Погребы, налетели наши самолёты и бомбили всю ночь. Побило много гражданских людей. Наутро их похоронили в общей братской могиле». 
«По железной дороге довезли нас до Ямпольского района, выгрузили и распределили по деревням. Местный староста расселил по хатам. Разрешили копать картошку на сотках для пропитания. Кто-то побирался у местных жителей. Кто-то подрабатывал у хозяев. Опять налетели наши самолёты, разбомбили дом старосты. Погибли его сын и жена».
«Утром едут наши на конях верхами, человек пять. «Не бойтесь! – сказали они нам, - собирайтесь домой!»» При возвращении из эвакуации проезжали через Севск, где на площади, на виселице «висел староста с дощечкой на груди». 
По пути из Ямполя домой в Кавелино, наиболее «отчаянные забегали в окопы, в траншеи, чтобы снять с убитых солдат обувь и одежду». Лидия Яковлевна шла от Ямполя пешком с сыном Володей на руках, поэтому руки и ноги у неё опухли. 

Поселились жить в погреба к лягушкам 

Когда возвратились в Кавелино, то увидели обгорелые печные трубы и две уцелевшие хаты – всё, что осталось от деревни. «Поселились жить в погреба к лягушкам. По приходу в сожжённую деревню погорельцы «разували битых немцев», снимая с них сапоги. Питались картошками с соток. Мама, Василиса Дмитриевна, пошла в Любощь к матери Поликарповой Валентине Ивановне, Фёкле Козьминичне Жуковой и договорилась с нею, чтобы мы перезимовали у них в хате».
«Другие кавелинцы сложили грубки в погребах. Варили картофельную похлёбку в снарядных гильзах. В деревне Холчевке, которая находилась от пос.Холчей в полукилометре через лог, выменяли на картошку ручную мельницу для тёрки зерна. Муку мешали на воде и пекли лепёшки на сковороде, а если её не было, то пекли на жестянке». 
На пожарище, по возвращению из эвакуации, люди искали сковородки и другую кухонную утварь. «Кто лазил – своё откапывал, тот подрывался на минах. Мы решили с мамой: босые, голодные будем, а копать свою схоронку с вещами не будем! На минах человек 10-15 подорвались, в том числе бабка с внуком. Пришли минёры разминировать. После них всё равно и скот и людей убивало».
Лакомством считалось потолочь в деревянной ступе коноплю и залить её водой. Получалось пойло – белое как молоко. «Это был праздник!» (попить такой «коктейль»). 
Весной 1944 года стали все вместе обрабатывать колхозную землю. Этой же весною переехали из Любощи к себе в деревню, в погреб. Стали «бунки» (бункеры) раскапывать, чтобы брёвна и доски использовать при переоборудовании погребов в землянки.
«Потом колхоз помог и мужики хатку, крытую под солому, вроде амбара, поставили. Печку сложили и перешли туда жить из погреба (ямы)». 
«Ходили пешком в Михайловку, что за Железногорском (Курская область). Там покупали, выменивали, кто за что – курей, гусей, поросят». 
Муж Кошелев Петр Ильич на побывку пришел как раз на 9 мая 1945 года. Потом дослуживал и окончательно вернулся в 1946 году. В этот же год родилась дочь Рая. Стали хлопотать, как землю вспахать, что-нибудь купить. В голодный 1947 год пекли и ели «тошнотики». 
Василькова Ефимия Дмитриевна - тётка Алешиной (Кошелевой) Лидии Яковлевны 1923 г.р., а дочь тётки Химы, Мария (Маня), доводилась ей двоюродной сестрой. Муж Химы был строитель, и даже построил себе хату в деревне Талдыкино, опередив председателя колхоза в новоселье. В голодный 1947 год 13-летняя дочь Маня вместе с другими детьми собирала колоски на скошенном поле, и лишь она одна была арестована по печально знаменитому уже тогда указу о колосках «шесть – шесть, сорок шесть» (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 6.06.1946 года). Мария была отправлена на лесозаготовки, откуда в родное село не вернулось и судьба её неизвестна. Отец с горя заболел и умер, а мать с младшей дочерью по вербовке куда-то уехала. Мария доводилась также двоюродной сестрой сироте Савиной (Васильковой) Прасковье Ананьевне (1929 – 2000) из села М-Кричино... «Торф копали и до войны и после войны. Ходили за дровами в Горницу (урочище поросшее леском) и оттуда приносили вязанку сучьев, дровишек».
Мужу Петру Ильичу Кошелеву «за службу дали 100 рублей. Помогли родственники и купили телку. Выходили её, она отелилась. Поросят покупать ездили в Комаричи». 
В 1948 году родилась дочь Валентина, а в 1951 году – дочь Людмила (Любовь). В 1954 году в семье Кошелевых появился сын Виктор. 
На мой вопрос: не хотелось бы ей вернуться в молодость, ведь весело тогда жили, хоть и бедно? Лидия Яковлевна, всплеснув руками, ответила: «Не дай бог! Как вспомнишь – лучше умереть, чем ту жизнь вернуть! Сейчас только и жить! Да вот работать никто не хочет».



«ПОДХОЖУ К БАБАМ – А У НИХ ГЛАЗА ОПУХЛИ ОТ ГОЛОДА»

ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЯ ДЕРЕВНИ ВОРОНИНО

 "Придёт время и весь мир покроется паутинками"

Чеботарёв Анатолий Григорьевич родился в 1927 году в семье Чеботарёва Григория Ефимовича (1889-1944) и Антониковой Лукерьи Васильевны (1890-1973). Мать Лукерья Васильевна имела двух детей от первого брака и четверых (три дочери и сына Анатолия) от второго.
Сестра Аза умерла от голода. Сестру Матрёну отдавали в поводыри к слепому в д.Чернево. Как-то она в шутку, завела слепого в крапиву и попыталась убежать. Слепой по её топоту побежал за ней вслед. Потом он пожаловался на Матрёну своим родителям. Мать слепого хлестнула «поводыршу» раза четыре хворостинкой через плечи. 
Антоникова Дарья Михайловна, бабушка мамы, умерла в 1955 году. Её мама (прабабушка Лукерьи Васильевны) говорила: «придёт время, и весь белый свет покроется паутинками: будет летать жёлтая птичка и будет людей убивать. И придет такое время, когда люди будут собираться по 3-4 семьи в одной хате и жить». Так оно и случилось в войну и после войны.
Сама Дарья Михайловна славилась в деревне как хорошая повитуха. Кроме этого отговаривала детей от сглаза, а лошадей от «чемера». По словам её праправнучки Раисы Анатольевны Мосякиной (Чеботарёвой) 1949 г.р. «иногда боли у людей от приступа аппендицита принимали за «чемер»».
Хата была маленькая, пол деревянный. Имелись печка, грубка, лавки, стол, конёк, телятник, полати. На стене висели часы с гирьками. С дровами было туго – воровали, сучки собирали и возили на салазках. В семье Чеботарёвых был медный самовар. Чай пили без сахара заваренный на мяте, ветках малины, калине и различных травах. В хозяйстве имелось корова, поросёнок, «тройка гусей, куры». Поросёнка выкармливали больше года. Если был «удачный», то к зарезу набирал килограмм 70-80. 
В деревне Воронино почти в каждом подворье были коровы и по три-четыре овцы. В стаде насчитывалось 120 коров. Овец пасли отдельно от коров. В колхозном стаде, до войны, коров и овец было гораздо меньше. В 60-70 годы на воронинской МТФ каждая из семи доярок обслуживала группу из 12 коров. Пастухами до войны нанимались как свои старики с ребятами-подпасками, так и со стороны, из Трубчевска, например. Зато лошади были только в колхозе. Свиней до войны мало кто держал. И кормить нечем и налоги большие.
«Мясо солили и складывали в кадушечку, а просоленное сало – в плетушку. Летом мать подсушит его на солнце, потом - в торбочку и на чердак под потолок подвесит. Бережёт к сенокосу. Для заправки в щи или суп она отрезала по кусочку сала и опускала в чугун. После готовности щей, сало вылавливалось, толклось в миске и снова попадало в чугун». 
Заправляли щи и конопляным маслом. Зёрна конопли упаривали в чугунах, поставленные в печь. Потом вручную выжимали в мешках. При немцах отдавали на выжимку через деревянные тиски. «Умельцы» за свои услуги брали оплату за полученное конопляное масло, плюс забирали себе половину конопляного жмыха. 
Хлеб мать, Лукерья Васильевна, выпекала раз в неделю. Замешивала тесто в дежке, ставила её в ночь на печь. С утра топили печь дровами. Потом выметали под и свод печи помелом и на капустных листах караваи из теста помещали в печи. Чтобы корка у каравая была позажаристее, мать ставила рядом с караваями зажжённые лучины. По словам Анатолия Григорьевича, хлеб по вкусу получался «не чета» нынешнему. 
В сенцах для поросёнка был сделан закутка. Чтобы собрать деньги для покупки поросенка на базаре, мать, Лукерья Васильевна собирала сметану, сбивала масло и продавала его в Комаричи. Таким способом деньги копились в течение года.
Если нужно было «подчистить» (кастрировать) кабанчика, то в «чистый четверг» из посёлка Робское Комаричского района (Брянская область) приходил «Клюёнок». До войны и после войны в Воронино был и свой ветеринар – Антоников Иван Андрианович. Прожил он лет семьдесят и умер в 50-х годах. 

  «Скоро будет революция»

Посёлок Расторог в то время состоял из 12 хат, расположенных за мельницей. Посёлок был прикреплён к колхозу «Победа» (Воронино).
Близ фермы воронинского колхоза раньше была барская роща, где пасли свиней. Рядом – хороший сад. Антоников Федор Глебович, дед тещи Анатолия Григорьевича, жил и работал здесь сторожем. 
Барин (Афросимов) ездил, по воспоминаниям бабки Чеботарёва А.Г., на дрожках, запряжённых тройкой коней с колокольчиками на дуге, и был одет в длинное чёрное пальто с «большими пуговицами».
Барин приезжал и говорил сторожу: «Скоро будет революция. Строй себе хату в Воронино. Моя барская милость до времени». Барин Афросимов из Б-Кричино проживал в Калуге. Управляющим имением был его зять, глухой. Приставлял трубку к уху, когда слушал кого-то. 
Антоников Михаил Васильевич 1903 г.р. (его мать Дарья Михайловна, прабабушка Анатолия Григорьевича Чеботарёва), сын табунщика, работал свинопасом у барина Афросимова и рассказывал: «Сяду на борова верхом и еду с Б-Кричино до фермы Воронино». Свинопасу 9-10 лет управляющий давал бесплатную кормёжку и платил ему копейку в месяц за работу. 
Его брат Никифор Васильевич Антоников 1907 г.р. в начале 30-х годов работал участковым милиционером в Работьково. Потом его перевели старшим участковым в Дмитровск. Во время отпуска начальника милиции он поселился в доме Кулабохова, за что был выгнан из милиции. 
Антоников Н.В. написал письмо Сталину. Через три месяца комиссия из Москвы восстановила дядю в милиции, а Кулабохова в 1937 году признали врагом народа. Антоников Никифор Васильевич перед войной переведен был на работу заместителем начальника милиции г.Белгорода. 
С началом войны участкового милиционера Дворцова Нила Ивановича «угнали на Урал, а Никифора Васильевича Антоникова отправили в гвардейский полк». С фронта пришло извещение, что он пропал без вести. Одно время его матери Дарье Михайловне не платили пенсию за сына, погибшего на войне. Дворцов Н.И. давал подтверждение, что Антоников Н.В. был отправлен в гвардейский полк и Дарье Михайловне назначили пенсию в 40 рублей. Колхозную пенсию, 10-12 рублей в месяц стали назначать после 1965 года.
«До революции (до Ленина) хаты топили «по-курному», а пряли и ткали при лучине. При Ленине уже пошли хаты с вытяжными трубами. Во время гражданской войны со стороны Карачева наступал отряд и вошёл в соседнюю деревню Чернево. Воронинцы бросились навстречу с прялками, вилками, ямками. Их встретили стрельбой. Погибших не убирали три дня». 
«Дед Мосякин Кирилл Осипович (Иосифович)1900 г.р., односельчанин, воевал кавалеристом, был неграмотным. Товарищи над ним часто подшучивали. Он пометит свою винтовку повязанной тряпицей, а они перевяжут её на другую винтовку. Начнут разбирать своё оружие бойцы, Кирилл на смех шутникам заспорит с кем-либо. Хотел даже руки на себя наложить из-за таких «потех» товарищей. Командир провёл с ним воспитательную беседу и поставил его развозить секретные пакеты, которые он рассовывал по карманам. После гражданской войны Кирилл Осипович женился, жена ему родила трёх детей. В 1941 году он был призван на войну и прошёл её до конца. Когда в 1945 году вернулся домой, то в виду смерти первой жены, женился на вдове с двумя детьми…» 

«О судьбе потомков раскулаченных»

При «раскулачивании в начале 30-х г.г. у Стреляева Алексея Осиповича отобрали хату, и он ушёл жить к соседям. Дядя Анатолия Григорьевича Чеботарёва был женат на его дочери. «Раскулачили» и Калинина Петра Андреевича, имевшего семью: три дочери и два сына. Тоже выгнали из хаты, и он жил у родственников. 
У обоих «раскулаченных» были дома-пятистенки: два сруба вместе, сени с крылечком. Хату Стреляева использовали как контору колхоза «Победа». Когда пришёл немец, Стреляев, в отличие от Калинина, вернулся в прежний свой дом. Но в полицаи они не пошли, а сыны их были на фронте, там и погибли. 
И Калинины и Среляевы до войны работали в талдыкинском лесничестве на санитарной обработке леса. И дочери там работали, а сыны уехали в город на производство. 
«Раскулачили» и Антоникова Федора Глебовича, имевшего, как и Мосякин Василий Егорович хату односрубку с соломенной крышей. Мосякин В.Е. попал «под кампанию» за то, что отказался вступить в колхоз. У него были три дочери и один сын Мосякин Яков Васильевич, 1915 г.р. С войны он пришёл в звании старшины и пошёл работать в колхоз. 
В хозяйствах Стреляевых и Калининых было по три лошади и маслобойке. У Антоникова и Мосякина – по одной лошади. Лошадей у «раскулаченных» забрали в колхоз.
До войны Антоников Федор Глебович работал кучером и возил директора и агронома лопандинского совхоза. Сыновья Антоникова: Василий Федорович 1913 г.р. (старший лейтенант) и Николай Федорович 1915 г.р. (лейтенант) до войны работали в брянской тюрьме. Их эвакуировали с тюрьмой на Урал. В конце 1944 года они вернулись и продолжали работать – Николай Федорович в Брянске, Василий Федорович – в Новозыбкове. Дочь Фёкла Федоровна, в замужестве Среляева, будущая тёща Чеботарёва Анатолия Григорьевича. 
Антоников Николай Федорович – отец Голобоковой Валентины Николаевны 1946 г.р, бывшей заведующей б-кричинской фермы. В настоящее время она на пенсии. Её сыновья Александр 1969 г.р. и Олег 1974 г.р. женаты и служат офицерами в армии. Александр в Карелии, Олег – в Орле. Валентина Николаевна окончила в 1968 году Глазуновский сельхозтехникум Орловской области, по специальности ветврач. Вышла замуж за Голобокова Николая Григорьевича (1938-?), колхозного бригадира. Один из старших братьев, Антоников Николай Николаевич 1947 г.р. до самой пенсии работал офицером КГБ СССР. Валентина Николаевна 70-80 г.г. работала заведующею фермы. 
У Василия Федоровича Антоникова – сын Василий Васильевич работает стоматологом в г.Дмитровске, а его жена Нина Дмитриевна – детским врачом. 
В деревне Воронино до сих пор (2009г.) живёт Абашин Александр, «притыка». Так называли зятя, пришедшего жить в дом тестя и тещи. Сам родом Абашин из деревни Любощь. Перед коллективизацией семья Абашиных была раскулачена. Об этой истории сложили частушку: 
«В середу, под Пасху
Шёл Мишечка домой.
Любощские «Брусята» кричали:
Мишечка, постой!
Мишечка остановился, они его – кругом.
Он говорит – бейте, чем хотите,
Но только не ножом.
Они его убили кинжалом».
«Брусята» - уличное прозвище Абашиных. О Мишечке известно лишь то, что он был комсомольцем и активистом при раскулачивании.
Согласно посемейным спискам 2-го Любощского товарищества за 1906 1908 г.г., предоставленные мне (автору) краеведом из С-Петербурга Кочевым Сергеем Владимировичем 1962г.р., семейный клан (фамилия) Абашиных был в то время самой большой в деревне Любощь. Мужчин в возрасте от 18 до 60 лет насчитывалось в 1906г. 17 человек, в 1908г. – 12 человек. Эта фамилия имела в общем суммарном пользовании надельной земли в 1906г. 47,5 десятин, в 1908г. – 48,5 десятин.
Второй по численности фамильный клан Жуковых имел надельной земли в 1906г. 44,5 десятин, в 1908г. – 47,91 десятин. И количество мужчин-работников соответственно: 1906г. – 13 человек, 1908г. – 12 человек.
Из Абашиных после войны, по сведениям от Авилкиной (Лобеевой) Валентины Григорьевны 1943г.р., в Любощской семилетней школе работали: учитель математики Абашин Иван Сергеевич, инвалид войны, без руки; его жена – учитель физики Зинаида Григорьевна. Кроме них в начальных классах преподавала замужняя учительница Абашина Екатерина Ивановна.  
Активисткой раскулачивания в Воронино была неграмотная Проконова Фёкла Ивановна. От первого мужа у неё родился сын Алекосий. После смерти мужа она нажила от четырёх разных мужчин ещё четверых сыновей: Дмитрия г.р.(?), Петра 1919 г.р., Евгения 1927 г.р., Александра 1930 г.р.. С образованием колхоза работала она дояркой на ферме. В личном подворье держала только кур.

  «О босоногом детстве»

В Воронино Толя научился плести лапти с 12 лет. В них и ходил в школу. «О чунях понятия не было». Одет он был, как и все дети в домотканую одежду. Вместо пуговок на одежде были пришиты деревянные палочки. 
Весной, в мае месяце, у школьников появлялась возможность подзаработать копейку. Для борьбы со свекловичным долгоносиком поля обкапывали неглубоким рвом. В нём, через равные промежутки копали ямочки и заполняли их патокой. В эти сладкие ловушки и попадали долгоносики. Школьники собирали их в стеклянные пол-литровые бутылки, несли к конторе и получали за «вредителей» на руки по 15-20 копеек из колхозной кассы.  
Анатолий закончил 4 класса начальной школы в Воронино до войны. Учительницей была Клавдия Яковлевна Алдушина, родом из деревни Любощь. Её муж Алдушин работал агрономом в колхозе до войны. У них было три дочери: Нина, Лида и, одноклассница Толи, Тамара. Агроном, как пьяный напьётся, так дебоширит – «всю посуду перебьёт». Лида была лицом и статью вся в отца, поэтому мать ей говорила: «Ты похожа на отца – собери черепки и отнеси во двор». 
До войны в воронинской начальной школе работал учителем Павел Борисович (фамилию Анатолий Григорьевич не помнит). У него единственного в деревне был велосипед. Родом он был откуда-то из-за Дмитровска. 
«За лыком для лаптей ходили промышлять в лес. Лесники хоть и «гоняли» за это дело, но смотрели сквозь пальцы на обдирание лип, понимая, что обуваться во что-то надо. Даже при немце лес охранял лесник Кирюхин Павел Григорьевич. Был он родом с Гуровского посёлка (бывший колхоз «Коммунист»), что за деревней Талдыкино. Работал он лесником и после войны. При немцах, в 1941 или 1942 году лесник родом из посёлка Пески Брасовского района (Брянская область) застрелил мать домаховца Ермишина Михаила». 
Лыки перед плетением размачивали в воде, потом ножом «циновали» их и приступали к плетению. Зимой ходили в лес за липовыми ветками. После «пропарки» их в печи, зубами вытягивали стержень из ветки и получали «лутошки». Из них плели потом лапти. «Подбивали» их для носкости пеньковыми верёвочками. Для лыка выбирали двух или трёхметровые липы и срезали ветки на них. На болото зимою, несмотря на то, что лесники гоняли, ходили рубить берёзовые прутики. Их подсушивали и использовали для розжига печи. 

«Как доставались людям сено, солома и колоски»

Косили на болоте и сено. Через канавку носили скошенную траву домой, где её просушивали и укладывали в стожки. Ночью, захватив с собой матрасы для набивки, шли на добычу соломы с колхозного поля, которое охранял объездчик.
Не отказывались при удаче и от хоботья (отходов соломы при молотьбе), которое, с добавлением муки или барды, шло в корм скотине. К весне ближе колхозным коням давали мешку из хоботья, муки и барды – готовили их к весенней посевной кампании. 
Отец и мать Анатолия Григорьевича были неграмотны. А вот его будущая теща Стреляева Фёкла Фёдотовна (1907-1983) посещала ликбез. В 1928 году она родила дочь Марию. Муж Афанасий Иванович, рассерженный учебными «отлучками» жены по вечерам и неприглядом за грудным ребёнком, «бросил азбуку в лохань». На этом ликбез закончился. 
За хищение колхозной собственности до войны строго карали. Холостой парень Антоников Степан шёл с работы мимо поля и сорвал горсть колосков. Был пойман объездчиком и получил 3 года тюрьмы. После отбытия наказания перед самой войной был призван в армию. С войны не вернулся. 
В семье Чеботарёвых пища была простой, как у многих в то время: суп картофельный (похлёбка), борщ (щи пустые) из капусты или свёклы. Корову при немцах реквизировали, поэтому на третье «блюдо» - вода из колодца. В деревне имелось шесть колодцев. Из них три колодца с «журавлём», три с открытым срубом. 
Для приема пищи использовалась кухонная утварь, изготовленная кустарями: деревянные ложки, глиняные миски, кружки, горшки, кувшины, махоточки (маленькие горшочки для детей). Привозили всё это добро на продажу кустари из сёл Большие и Малые Овчухи Брасовского района (Брянская область).
В деревенском магазине до войны Фрол Глебович Антоников торговал солью, спичками, керосином, табаком в пачках, папиросной бумагой. Хозяйственное мыло и ситец были редкостью и доставались далеко не каждому. 
В оккупацию ходили в Комаричи менять гусей и коровье масло на соль. Поначалу немцы давали 2-3 кг соли за гуся. Потом, когда «менял» значительно прибавилось, немцы стали давать за гуся – «пару стаканов соли и пинка под зад». 
Спичек в войну у жителей деревни не было. «Разживались» огоньком у соседей или у тех, кто обзавёлся кресалом и трутнем.

  «Халимония»

«Мылись только летом. Зимою некоторые из деревенских жителей спали в печке. С топливом туговато было, хотя и лес через р. Неруссу рядом. До войны любителем такого «спанья» был Говядов Ефрем Максимович. В 50-е годы – Чеботарёва Прасковья, по-уличному «Халимония». Выросла она сиротой, жила одна, вот и спала в печке зимой». 
Отец «Халимонихи» служил 25 лет в царской армии. Её сын до войны был призван на службу в Черноморский флот. Во время войны при бомбёжке находился на зенитной батарее. От страха «сдали нервы» и он сбежал с боевого поста. За что и был расстрелян «как изменник Родины». «Халимониха» сначала получала пенсию за сына, потом ей в пенсии отказали.
С «Халимонихой» после войны какое-то время жила девочка-сирота по имени Рая. До угона в эвакуацию её мать-беженка работала в комендатуре уборщицей и проживала с дочкою у Чеботарёвой Прасковьи. В г.Середине Будде (ж/д станция Зерново, Украина) во время налёта нашей авиации мать Раи погибла и девочку взяла к себе Прасковья. Брат Раи во время этой бомбёжки убежал в лес и попал к партизанам. Их отец с войны вернулся живой и долго разыскивал своих детей.
Евстратов Иван Маркович, родом из соседней деревни Чернево (Комаричский район, Брянской области) работал в Комаричской больнице врачом-терапевтом. Иван Маркович занялся судьбой Раи. Он нашёл её отца. Потом вместе с отцом искали Раиного брата и нашли его «то ли в 46, то ли в 47 году». 
Жена Евстратова, Клавдия Ивановна была хирургом. По словам Анатолия Григорьевича – «замечательным хирургом. Люди с удовольствием шли к ним». Но нашлись «завистники-кляузники» и супруги решили уехать в Подмосковье, где Клавдия Ивановна работала до войны хирургом. Туда они уехали, там и умерли.

  «Я староста – лечите меня»  

Односельчанин Антоников Фрол Глебович был в немецком плену семь лет: с 1914 г. по 1921 год. В октябре 1941 г. группа деревенских «зевак» пряталась от моросящего дождика под козырьком одного из амбаров. Слышны были выстрелы и виден полёт трассирующих пуль. Где-то поблизости был фронт. Тут подъезжает легковая машина с 4 немцами. Один из них в фуражке, «брюхатый». 
Что-то спросили по-немецки. Фрол Глебович ответил и разговаривал с ними минут 10-15. Офицер, вытащив и развернув карту, спрашивал деда Фрола, как проехать по большаку с.Радогощь – пос.Робское – пос.Расторог – с.Домаха. Тот отвечал, что большак запахали лет десять назад. Тогда офицер спросил, как проехать им до с.Больше-Кричино. Антоников Ф.Г. объяснил и немцы уехали.
Подобный любопытный случай имел место в сентябре 1941 года в селе Блистова Новгород-Северского района Черниговской области. Мой тесть (автора) Шульга Михаил Данилович 1937г.р. рассказывал, что немцы при появлении у них, показывая карту, спрашивали жителей, где речка Россава, которая должна протекать по селу. Те отвечали, что лет десять назад речка обмелела, и её исток сместился с восточного края села на западную окраину.
Архивные данные подтверждают существование дороги от Домахи на Радогощь. 
«Село Домаха, при дороге на Радогощь Севского уезда, при овраге, 230 домов, 596 мужчин, 776 женщин, церковь каменная, школа, пунктовая земская больница, волостное правление, хлебо-запасный магазин, 4 лавки, крупорушка, 3 маслобойки, На престольный праздник 9мая Николая Чудотворца и 6 декабря торги». 
Через 2-3 дня после общения Фрола Глебовича на немецком языке, незабытым им за 20 лет после плена, в Воронино «понаехало полдеревни немцев». Они собрали сельскую сходку, на которой «выбрали старосту и десятников» («бригадиров», выражаясь советско-колхозной фразеологией). Прошло больше недели и они «организовали полицию из молодых ребят 1924 – 1925г.р., численностью, примерно, 20 человек». 
Полицай Гришаев Михаил Михайлович застрелил в Б-Кричино девушку Коликову Татьяну, тётку Чибисовой Анны Николаевны, бухгалтера колхоза «Ленинское знамя» в 80-90 годы. «Сидел на коленях, она шла. Хотел пошутить и, застрелил. Её отец Коликов Никанор, был одноглазый и работал кузнецом до войны на мехустановке (пилораме)» в Жучковском лесничестве (ныне Брасовский район Брянской области).  
«Старосту назначили старика Гришина Захара, который немецкого не знал и пробыл старостой недолго. Членов партии забрали в Дмитровск. Под арестом держали две недели, допрашивали, но не расстреляли».
При немце деревня была разделена на 10-ти дворки во главе с десятниками. По числу душ и количеству обрабатываемой земли на 3-х хозяев из бывшей колхозной конюшни выдавалась лошадь. 
В декабре 1941 года необмолоченные скирды хлеба поделили по числу душ, проживающих в тот момент в деревне. Верхние снопы, уже проросшие, шли семьям коммунистов, середина скирды – полицаям, низ скирды – всем остальным. За землю немцы брали налог: с семьи 2 центнера зерна возили осенью на элеватор в г.Дмитровск. Плюс, раза три в год, нужно было сдать с деревни шесть коров - налог в пользу немецкой армии. 
После Гришина старостой был назначен Мосякин Григорий Емельянович 1913 г.р. (по-уличному «Арон»), побывавший в 1941 году в плену у немцев. До войны он работал на тракторе ЧТЗ. Немцы дали «план»: шесть коров сдать немецкой армии, 250 куриных яиц от каждой хаты. Анатолий Григорьевич этому старосте два раза по 125 куриных яиц носил на сдачу. Староста Мосякин Г.Е. объявил, что коров «реквизировать», прежде всего, будут у семей коммунистов. 
«Попали в список моя мать, её брат и дед Антоников Михаил Васильевич. Корову-кормилицу забрали. Поплакали, поплакали – деваться некуда». Пришло время сенокоса, и нужно было делить болотное поле на полоски. Староста взял карабин и вместе со своим двоюродным братом Мосякиным Григорием Тихоновичем, командиром полицейского отряда Воронино, урядником Мурачёвым Николаем Владимировичем, Гришиным Иваном Сергеевичем, волостным писарем из Домахи (волостным старшиной был Лунев, обер-полицаем в Домахе -А.Беседин с Упороя), пошёл на поле.
Здесь случайно он увидел тракторный плуг. Вероятно тот «напомнил» ему о «проклятом» прошлом. Староста стрельнул в плуг из карабина. Осколок от плуга срикошетил Мосякину Г.Е. прямо в глаз. Он обратился к врачу в Лопандино и говорит: «Я староста – лечите меня». Но после лечения староста ослеп.  Рябинина (Мосякина) Римма Яковлевна 1950 г.р. рассказала, как «Арон», ещё до своей слепоты, сказал немцу-коменданту, что переводчицей смогла бы работать её мать, учительница начальных классов, Козлова Наталья, но та отказалась, сославшись на незнание немецкого языка. Немец проявил своё недовольство «Ароном», всвязи с такой наобум предложенной кандидатурой. Староста затаил злобу на непослушную учительницу. Однажды она повстречалась на пути пьяного «Арона». Тот сорвал винтовку с плеча, спровождая эти действия угрозами расстрелять девушку. Наташа бросилась бежать в проулок от взбеленившегося полицая и укрылась в хате невестки полицая. Та спрятала девушку под кроватью, на которую посадила троих детей – племянников старосты. Буквально следом ввалился и сам «Арон». На его вопрос, где учителка, невестка ответила: «Не знаю. Здесь её нет. Чего детей пугаешь?» Выругавшись, «родственник» бросился на улицу, в надежде настигнуть беглянку…
Новым старостой стал Мосякин Фёдор Осипович. Бургомистр Дмитровска проводил в Воронино повторные выборы старосты. На деревенской сходке он спрашивал, кто желает быть старостой. Мосякин Фёдор Осипович, попавший в окружение и раненый в руку, до войны «активист и сочувствующий коммунистам», вышел и предложил свою кандидатуру.

«Игрались свадьбы в деревне и при немцах»

Брат полицая Мосякина Григория Тимофеевича, Минька (Михаил) 1919 или 1918 г.р. был на фронте, где и погиб. До войны он женился на соседке Чеботарёвых по улице Нюрке - Антониковой Анне Фроловне (1919-200?). По рассказам родных Анатолий Григорьевич помнит, что на этой свадьбе самые близкие и старшие родственники пили по маленькой рюмочке «русскача» (водки), остальные – простоквашу, заготовленную на свадьбу впрок. Ели «борщок, сваренный с курёнком, пироги с начинкой из свёклы и прожаренными и потомленными в чугунке, в печи, зернами конопли». 
Игрались свадьбы в деревне и при немцах. Но свадебный стол был побогаче: самогона хватало на всех участников свадьбы, и было вдоволь каши из проса и пшена, которые каждый сеял близ дома. Женщины пели старинные свадебные песни. «Заслушаешься!» - так кратко и ёмко оценил это пение Анатолий Григорьевич.
По обычаю невестка одаривала свекровь рушником. Тут же могли на «этот счёт» сочинить частушку: «Ох, Лукерья! Дура – дура!
А полотенце – сдула, сдула (в смысле: увела, ухватила)».
В оккупацию свои лучшие гармонисты оказались на войне, поэтому пригласили играть на свадьбу из соседней деревни Чернево Евстратова Ивана Николаевича 1903 г.р. После войны он «вербовался в Кенигсберг, прожил там немного и вернулся в Комаричи, где жил и работал до самой смерти». 
Во время оккупации Евстратов И.Н. был писарем при старосте деревни Чернево Егорове Егоре Давыдовиче. Оба были связаны с партизанами. Сын старосты, Семён Егоров был лейтенантом. Попав в окружение в 1941 году, добрался до дома. С приходом немцев записался в полицию. Семён имел связь с партизанами. Комаричский врач Павел Незымаев, лечил от ранений солдат-окруженцев и через Семёна Егорова переправлял их к партизанам. 
Семён готовил переход на сторону партизан целого полицейского подразделения. Поделился своими планами с бывшим офицером, родом из Москвы, жившим в пос. Слобода за Радогощью. А тот «продал» его немцам. Те приехали ночью, арестовали Семёна и повесили его. Старосте-отцу удалось доказать свою лояльность немцам и его оставили на должности.
Сын черневского гармониста, Евстратов Евгений Иванович (1930-2001), женился ещё до службы в армии и, вернувшись в Чернево, устроился работать шофёром в Лопандино. Уже выйдя на пенсию, он становится лесником, вместо Кашеварова Ефима Лаврентьевича (1913-?). 
В конце 80-х г.г. Евгений Иванович в Орле, на ипподроме, на аукционных торгах купил за 15 тысяч рублей (стоимость легкового автомобиля «Волга» по тем временам) орловского рысака. Он запрягал его в двухколёсную упряжку и ездил как по лесным дорогам, так и в Комаричи или в Дмитровск. Породистый конь бежал иноходью очень красиво, «на загляденье»!..
Пришла очередь сдавать коров в пользу немецкой армии побратимам и посёстрам (двоюродным) Чеботарёвых. Упоройский полицай Беседин, по слухам, вместе с другими пособниками немцев поймали партизана и казнили. После освобождения Беседин скрывался от правосудия на Украине под видом офицера в форме. Его арестовали вместе с подельниками.
Самогон начали гнать при немце. Старик Филипп Петрович Тихонов привёз из Лопандино большой котёл и давал его для выгонки самогона всей Воронино. Для производства «продукта» варили картошку. Рожь проращивали, потом сушили и перемалывали. В лес ходили за хмелем, которого много росло на болоте. Делали гущу из ржаной муки. Оттапливали хмель и перемешивали всё выше перечисленное вместе и заливали в котёл, где в течение полутора-двух недель бражка бродила. «Водка получалась мягкая, вкусная, «била» на ноги».

«Потом понравилось и сами шли в баню»  

Когда в 1941 году наши солдаты выходили из окружения, то многие из них «хоронились» по хатам. Финны искали «окруженцев» и грозились расстрелять, как их, так и семьи, где они укрывались. Чтобы спасти наших солдат и себе от расправы, «окруженцев» переодевали в мужицкую одежду. 
Одна женщина спрятала «солдатика» под пол возле «божницы». Следом финн в дверь – искать «окруженца». Заставил её лезть по лестнице на потолок – сам сзади. Никого не обнаружив, ушёл. Спустя какое-то время, открывает хозяйка подпол, а солдат с «лимонкой» в руках наготове. Говорит, что если б финн его обнаружил, то он, не раздумывая, бросил бы гранату. 
«В 1942 году в Воронино вновь появились финны, высокие, рыжие, с «черепом» на пилотках. Бежит по улице поросёнок, идут ли гуси или овцы – стреляют и забирают себе на харч. Спрашивали всё, кто из деревенских воевал в финскую войну. Но односельчане своих не выдавали». 
С весны 1942 года в Воронино появился комендант. Гарнизон немецкий состоял из солдат-обозников. У них были лошади, фуры. Первое время и немцы не гнушались мародёрства. Причём не знали, как обделывать овец. Опаливали застреленную овцу, вместо того, чтобы её облупить. Старик, бывший в немецком плену, не выдержал такой картины «порчи добра» и подсказал, как надо облупить овечку. Но немцы побаивались своего коменданта, так как, когда жаловались жители на самоуправство «обозников», их ожидала досрочная отправка на фронт. 
«Переводчиком в Воронино был Рангольд, а его брат служил переводчиком в соседней деревне Чернево. Оба брата были из русских немцев из семьи раскулаченных. Фрол Глебович Антоников различал по форме, как финнов, так и мадьяр. В конце 1942 года и финнов и мадьяр куда-то угнали».
«Немцы заставляли пахать наших военнопленных поля у солдаток, чьи мужья были на фронте. Во время оккупации комендант с переводчиком давал наряд нашим военнопленным: на немецких конях пахать землю семьям, оставшимся без мужчин. Военнопленные пахали под присмотром полицаев, а жили они по дворам. Военнопленные носили немецкую форму без знаков различий и использовались немцами как рабочая сила. У некоторых полицаев из локотской бригады Каминского тоже была немецкая форма одежды с нашивками на рукаве». 
До войны в Воронино не было ни бани, ни «отхожих мест» (уборных или туалетов). По нужде ходили на огород, за плетень. Редко кто удосуживался за тем же плетнем вырыть яму и сверху настлать на неё, хотя бы две доски. Немцы сделали такие простенькие «туалеты» и, не стесняясь местных жителей, справляли нужду на них, играя на губной гармошке или жуя бутерброд. 
Они же соорудили «баню» для себя и для местных жителей. В одной из хат над плитой установили железную бочку, привезённую с Лопандинского завода. От неё отходила трубка с лейкою. Воду в бочке грел банщик, родом из Лопандино (рабочий посёлок в Комаричском районе Брянской области в 5-6 км от деревни Воронино). 
Хотя баня была бесплатной, поначалу немцы «силком гнали» туда местных жителей. Потом деревенским понравилась и они «сами шли в баню». После войны баня так и не была построена в Воронино. 
Лишь в середине 70-х годов при председателе Насонове С.И. на воронинской ферме была сделана душевая кабина на 2-х человек. В середине 90-х г.г. она перестала существовать вместе с фермой… 
Вдоль деревенской улицы немцы заставили прокопать дренажные канавки, по которым уходила вода во время паводка. Летом они принуждали хозяев около своих хат сметать мусор в дренажные канавки. Тот же банщик свозил сор на лошади с телегой за околицу. Улица стала чистой. 
На улице, как и до войны, ребятня играла в городки, чехарду и другие игры. До вечера молодёжь собирались на улице, водили корогоды (хороводы), отплясывали под гармошку и балалайку. Довоенный клуб сломал на свои нужды урядник Мурачёв Николай Владимирович. 
С наступлением темноты действовал комендантский час – деревенскую улицу патрулировали полицаи. Бохонов Денис с другими б-кричинскими полицаями, боясь партизан, на ночь приезжал в Воронино, где стоял немецкий гарнизон. 

«Собаке – собачья смерть»

Напротив хаты Чеботарёвых в «земляной яме» располагалась немецкая кухня с немцами-поварами. В соседней с Чеботарёвыми хате на постое жил немецкий офицер с денщиком, в плетённом дворе матери Анатолия Григорьевича поместили лошадь офицера. В хате Чеботарёвых было много красных брусаков (тараканов). Поутру мать наметала целое решето брусаков. Когда немцы зашли осмотреть место будущего постоя, то увидав тараканов, замахали руками и, сказав: «Шайзе! Шайзе!» - ушли тут же.
В отсутствие офицера денщик говорил: «Матка моя работает уборщицей. Ни мне, ни вам эта война не нужна. Столкнуть бы лбами вашего Сталина и нашего Гитлера». Анатолия денщик угощал конфетами: «На, пан, конфеты. Налей мне матка молока». 
Что офицер не доедал – приносил Анатолию. Сам прежде попробует, мол, ешь, не бойся – не отравишься. Когда фронт был близко, плетень обложили навозом, чтобы лошадь «осколком снаряда не побило». На потолке хаты заставили подмостки разобрать, чтобы потом при отступлении легче было потолки ломать на строительство блиндажей.  
В марте 1943 года рядом жил другой офицер – обучал молодых немцев. Всех отпустил на обед, а одного оставил и «гонял» его, заставлял ложиться в лужу. Тот не выдержал, побежал в свою хату, где стоял на постое и «застрелил сам себе из карабина. Подошла машина из Б-Кричино, погрузили застрелившегося новобранца, и офицер при этом сказал по-русски: «Собаке – собачья смерть»»… 
Такова «проза» армейской жизни – с помощью муштры и «шагистики» добиваться беспрекословного выполнения солдатами приказов командиров. Как любил говорить прусский король Фридрих II: «Солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули противника».
В боях в 1941 году на Волоколамском направлении под Москвой наши солдаты пошли в рукопашную с немцами, но кто-то дрогнул, повернул назад, и паника мгновенно овладела бойцами. Навстречу несущимся без оглядки красноармейцам вышел из укрытия командарм 16-й армии генерал Рокоссовский К.К. Пробегавший мимо него командир отделения, увидев генеральские петлицы на шинели командарма, закричал: «Ложись!» Рефлекс муштры сработал – бойцы упали наземь и, обернув оружие назад, отбили атаку немцев. На войне бывало, что обычные команды не всегда срабатывали, и тогда в дело шло, что-нибудь «покрепче».  
В мае 1984г. на встрече ветеранов войны со школьниками Виткуловской средней школы Сосновского района Горьковской области один из участников обороны Ленинграда вдруг вспомнил, как командир, после артподготовки, поднимал их в атаку в январе 1944 года: «Он подбегал к залёгшим на снег солдатам, ругался матом, пинал, стрелял из пистолета возле головы».

Что заставляет солдата подниматься из окопа навстречу смерти? Брянский археолог и краевед Фёдор Михайлович Заверняев (1919-1994) как-то в конце 70-х годов рассказал нам, молодым коллегам, о своём участии в сражении на Орловско-Курской дуге: «Бежали в атаку на «ватных» ногах – кругом снаряды рвутся. Страшно! Рядом со мной солдату осколком «срезало» голову с плеч! Так он ещё метров десять без головы вперёд бежал! Кровь из обезглавленного туловища фонтанирует, а он бежит…»    
Была во время оккупации в Воронино музыкальная команда из пяти австрийцев и одного «ярого» немца. Один из австрийцев-музыкантов утонул в Неруссе. На другой день его обнаружили женщины под берегом. Они пришли на речку мыть и полоскать рубахи и порты. Утопленника отправили в Большое Кричино в военный госпиталь, располагавшийся в здании бывшей средней школы. 
Жительница деревни Воронино Мосякина Феона Никифоровна родила от австрийца сына  в 1943 году. Потом он работал трактористом в колхозе.
Гришина Варвара Захарьевна родила от австрийца сына Гришу в том же 1943 году. Австрийцы были из команды музыкантов. Сын, видимому, унаследовал гены отца и славился на всю округу как отличный гармонист. Работал Гриша шофёром и умер 4 октября 1987 года. Причина – «злоупотреблял» спиртными напитками и страдал от этого болезнью печени. У Гришина Григория Алексеевича остался сын от первого брака с женой Зинаидой из пос. Жучки Брасовского района Брянской области.  

«Мамка! Наш папка нас бомбит!»  

В ночь на 9 августа 1943 года Антоникова Фёдота Глебовича и его дочь Фёклу эвакуировали. А тех, кто оставался на окопах, получили распоряжение взять мешки с пищей и одеждой и сдать их в комендатуру. Когда летом 1943 года немцы угоняли людей в эвакуацию, насчитывалось 543 жителя деревни Воронино, без учёта тех, кто воевал на фронте. 
У «ярых» полицаев и их родственников коров не забрали и в ночь на 9 августа они уехали в Лопандино. «А остальных угнали 10 августа 1943 года под конвоем с собаками на станцию Комаричи. Конвоиры верхом на конях сопровождали нас».
«Ярый» полицай Аничкин Павел Михайлович (1925-?) при эвакуации застрелил в Кавелино одного парня. Он вместе с пятью товарищами пытался сбежать, как только их выгнали за б-кричинский сад. Потом Аничкин попал служить в Красную Армию, и даже был награждён орденом Красной Звезды. После войны он об этой награде написал в письме брату в Кавелино. А жена убитого работала агрономом и, узнав о письме, сообщила в райвоенкомат. Аничкину П.М. дали 25 лет. После смерти Сталина он получил амнистию и приезжал с Севера в деревню в отпуск…  
При эвакуации «военнопленные, по приказу немцев забирали семьи безлошадных и везли их на Комаричи».
Стреляеву Марию Афанасьевну 1928 г.р., будущую жену Анатолия Григорьевича Чеботарёва, записали на рытьё окопов. Вещи её и других подростков приказали собрать в комендатуре. Воспользовавшись тем, что сторожем пожитков был назначен побратим (двоюродный брат) Антоников Иван Федорович, мать Марии, Фёкла, забрала дочкин узелок с вещами. 
При эвакуации дочь, с согласия возчика-пленного, укрывшись тряпьём, спряталась в телеге, где ехала мать. «Только отъехали за бывшую колхозную конюшню, вслед едут урядник Мурачёв, староста, переводчик и немец-комендант. Теща кинулась навстречу и успела сказать Мурачёву: «Выручай, Коля! Может и я, или муж выручит и тебя и, отблагодарит!» «А что такое?» - спросил он. «Дочь со мной» - последовал ответ». 
Подъехали комендант с переводчиком и старостой. Мурачёв им говорит: «Дочь её, ребёнок ещё. Где-то бродит по огородам, огурцы собирает». Развернулись они и назад в деревню поехали. А военнопленный, напуганный таким оборотом дела, высадил Марию на обочине и сказал, чтобы она траншеями и окопами, которые тянулись вдоль дороги, добиралась до Б-Кричино, а перед селом он её подберёт и посадит в фуру. 
Перед эвакуацией полицаи ходили по дворам и переписывали молодежь для мобилизации на окопные работы. По совету соседа-полицая Антоникова Ивана Андреевича Толя во время этой переписи спрятался на потолке и поэтому, не попав в списки, эвакуировался вместе с матерью Лукерьей Васильевной. 
В ночь на 10 августа 1943 года на станцию Комаричи налетело много самолётов и от бомбёжки погибло немало людей. Один из погибших воронинец Говядов Фрол Максимович, глухой. Убило также учителя «Пал Борисыча». Козлова Михаила Григорьевича ранило под правую лопатку. Бомбили Комаричи «прялки» (ПО-2). Немцы их называли «ночными ведьмами».
«Наутро рано, оставшихся в живых беженцев, «своим ходом» погнали до станции Аркино (10км западнее ст.Комаричи). Раненый Козлов с родственниками добрался до деревни Лубошево (3км юго-западнее Аркино). Там находился немецкий госпиталь. Немцы сделали Козлову перевязку».
От Аркино гнали дальше логами, от лога к логу. Старшим в семье вечером давали половник кукурузной муки. Размешивали на воде и получали «мамалыгу». Один старик говорил по-немецки и попросил конвоира «на ходу» нарыть, ведро или два, картошки с поля, мимо которого проходили беженцы. Немец оказался добрым и разрешил. Потом на стоянке сварили картофельный суп.
«Догнали нас до Середины Буды (Сумская область, Украина). Всех погрузили в худые «телячьи» вагоны. Посреди эшелона – беженцы, спереди и сзади – немцы. Всего три эшелона. Налетели наши самолёты и разбомбили впереди станции железнодорожные пути – не дали угнать нас в Германию. При бомбёжке наши самолёты сбрасывали листовки, в которых было написано: «Если будем вас жалеть – врага не победим!» Во время одного из таких налётов, мальчик трёх лет отроду, увидев в низколетящем самолёте лётчика, закричал: «Мамка! Наш папка нас бомбит!»»
В Середине Буде при разгрузке и «сортировке» беженцев Толе помог не разлучиться с матерью мужчина, бывший в плену у немцев в 1914 году. Он по-немецки сказал офицеру, что мальчику 12, а не 14 лет.  
Беженцев «выгрузили» и, кого на подводах, кого пешком, направили в деревню Орловка Ямпольского района Сумской области. Полицаи в этой деревне были в немецкой форме. Пять семей из беженцев староста деревни «отбил» для размещения их в клубе с деревянными полами и работы с утра, 15 октября, по сбору картошки. Женщины с 10 дворов собирали определённую норму и за это получали ведро картошки. 
«Прожили 2-3 недели. Семь семей спали в этом клубе. Как-то вечером бывший (первый) воронинский староста Гришин Захар Тихонович говорит: «Смотри – кабель. Связь тянут – фронт близко, Опасно ночевать будет». По совету Гришина из домов, которые были «на отшибе», беженцы ушли ночевать в лог». 
Ближе к утру послышались выстрелы из танков. «Смотрим – идёт разведка, пять человек, снопы на головах, русская форма. Рассвело, опять выстрел из танка и потом идут наши солдаты: грязные, оборванные, худенькие. «Завалились» в этот дом, где мы были. Женщины взяли у них бельё на стирку, а они пошли отдыхать в сараи. Под вечер их погнали дальше. Один солдат пошёл «разбираться» в дом к «ярому» полицаю. Стал прикладом бить в дверь, где тот жил, автомат самопроизвольно выстрелил, и боец упал замертво». 
«За Орловкой, по рассказам местной женщины, в деревне молодёжь каратели загнали в подвал и расстреляли, а детей малолетних насаживали на штык и бросали в колодец».
К беженцам потом пришёл «майор в погонах» и сказал, что можно ехать, но с дороги, чтобы не сворачивали, так как обочины заминированы. Он посоветовал ехать на Глухов, потом на Севск, а дальше на Комаричи.

«Кое-как перезимовали»

«Шли пешком, когда подъезжали на попутных машинах или подводах. Некоторые солдаты требовали за подвоз «горилки». Чтобы рассчитаться за подвоз продавали «шматьё» и покупали «горилку». Подвез шофёр беженцев, да не туда. Стоят женщины плачут. Подъезжает майор, спрашивает: в чём дело? Спросил: «номер машины помните?» Записал в блокнот. Беженцев майор подвёз на грузовой машине и, кое-как, добрались до Глухова, затем до Севска и Комаричи».
27 октября 1943 года беженцы вернулись в Воронино. В Воронино сгорела только одна хата. Деревню немцы не успели спалить, но заминировали. «В хатах потолки, мосты, полы, рамы, лутки – всё было повыдрано для строительства блиндажей («бунки»). Кто первый приехал – «бунки» все и разобрал. Кое-как перезимовали». 
А по весне из брустверов понатаскали лутки, двери, рамы. Стреляев Алексей Осипович по «плотницки соображал» и помог подогнать всё это на свои места. Он доводился сватом семье Чеботарёвых. «Его дочь Мария Алексеевна выходила замуж за дядю Чеботарёва Филиппа Егоровича 1913 г.р. В 1930 году по вербовке он уехал во Владивосток и оттуда не вернулся. А Мария осталась в Воронино и потом вышла замуж в деревню Трубичино (0,5км западнее Дмитровска). Дядя во время войны работал на танковом заводе в Кемерово по 15-17 часов в сутки. Просился на фронт, но его не брали».
Некоторые односельчане до угона в эвакуацию успели «зарыть в ямки и продукты питания и одежду. Первым кто вернулся, отрыли и свои ямки и чужие. Сестру Марию Григорьевну Чеботарёву 1925 г.р. «отбили» наши, когда она с другими подругами рыла немцам окопы на Аркинском разъезде. Она возвратилась домой одной из первых и свою ямочку с рожью отрыла».
Мололи муку на деревянных жерновах - двух деревянных дисков с чугунными «насечками» на них. В своё время такая примитивная мельница очень «выручала партизан Федосюткина (Героя Советского Союза) и Рудых», командира и комиссара партизанского отряда, находящихся в Сухой Хатыни.
На третий день, когда вернулись, лошадь сдали в колхоз «Победу». Председателем колхоза стал инвалид Тюнин Игнат Тарасьевич. После возвращения собрали водяную мельницу и мололи зерно или в Кавелино или в Домахе.

«Не сади её в тюрьму, а то мы с дедом с голода помрём!»

Выписали по 2-3 кубометра леса на постройку и восстановление домов в деревне, что явно было недостаточно. Чтобы подзаработать леса на строительство приходилось у того же лесника косить сено и проводить санитарную рубку леса. С дровами после освобождения было туго, как и до войны. По ручью, замерзающему на зиму, шли на болото и в лес, крадучись от лесников, за сучьями ольхи, ивняком… 
С топливом были проблемы и в лесной Черниговской области (Украина). В Новгород-Северском районе с.Блистова у моего (автора) тестя Шульги Михаила Даниловича 1938 г.р., отец после операции по удалению язвы желудка, не поберёгся, стал крыть крышу под солому, занемог и умер. Вдова Ефросинья Шульга и четыре сына остались без кормильца. 
Стояла зима начала 50-х годов, а в лес за дровами без разрешения нельзя. Удалось договориться с лесником: «Михаль, приезжай (лесник назвал место) и собери сучки». Мой будущий тесть так и сделал. И даже заготовил сучки впрок, на следующий день. Но когда стал их грузить на салазки, то неожиданно увидел бегущую к нему с топором Параску. Следом за нею подругу, тоже с топором в руках. «Если не уйдёшь, я тебе зарублю! Нам топиться нечем!» Михаил был младше Параски на два года. Он выругался матом, но с «бабами» связываться не стал и «не солоно не хлебавши» с пустыми санками побрёл из лесу. 
Его будущая тёща Марфа Марохонько (1912-1978), оставшаяся без мужа, угнанного в Германию, с дочкой Марией и своим немощным отцом, тоже бедствовала. Потолок прохудился, и сквозь дырку, было видно зимнее небо. Сквозняки гуляли по хате, а топиться нечем, Стемнело, и пошла Марфа на колхозное поле – «соломки позычить» (поискать). Стала мокрую и гнилую вокруг скирды собирать, вдруг выстрел из ружья бабахнул. Объездчик стрельнул в воздух, но Марфа с испуга упала ничком и оставалась лежать неподвижно, даже когда объездчик забирал её сани. 
Пришла домой «ни жива, ни мертва», белая как полотно: «Меня, наверное, посадят» - сказала она. Дед говорит внучке Марии: «Иди к председателю и проси, чтобы он простил мать».
И пошла дочка в колхозную контору, открыла дверь и бухнулась с порога на колени: «Дядечка, прости мою мамку, не сади её в тюрьму, а то мы с дедом с голода помрём! И пусть нам объездчик санки вернёт – а то нам не на чем дрова возить». Председатель подошел, поднял девочку с колен и распорядился объездчику вернуть санки. С видимой неохотой объездчик Ефим это сделал, выкатив их с собственного двора…
После войны принялись воронинцы копать торф в пойме речек Расторог и Нерусса. Годов 5-6 занимались этим. По-прежнему продолжали «походы» в лес за дровами. По свидетельству уроженца Воронино, полковника в отставке Антоникова Николая Николаевича 1947 г.р., в лес, если болото не замерзало, можно было попасть только через мост на реке Нерусса. Когда ребятня возвращалась назад из лесу с вязанками сучьев на санях, на мосту их поджидал лесник. Он разрезал верёвки на вязанках и забирал их с собой, предоставляя расстроенной детворе, увезти столько рассыпавшихся дров, сколько смогут. 
«Уголь стали привозить лишь в 70-х годах, да и то, лишь в клуб, школу или кузню. Хорошим кузнецом до войны был Михаил (родом из Домахи). После войны из своих, воронинских, кузнецами были Анашков Сергей и Анашков Гавриил». 
После освобождения в сентябре 1944 года вновь заработала начальная школа. В оккупацию в её помещении жили немцы. Одной из двух учительниц в послевоенной школе была «эвакуированная» Лагуточкина Екатерина Ивановна. С нею жил сын Жора 1938 г.р. С тетрадями и учебниками было туго. «Писали - на чём придется».

 «Мы же друзья!» 

Мосякин Семён Ананьевич служил срочную службу пограничником на озере Хасан. После демобилизации работал старшим надзирателем в Дмитровской тюрьме. Потом при Долбенькинском сельсовете участковым милиционером. В начале войны у заведующего долбенькинской фермы Клинтухова дохнут телята. Участковый Мосякин Семен составляет протокол и отправляет его в райком партии. Клинтухов получает строгий выговор по «линии райкома партии». 
С началом оккупации по заданию райкома партии Мосякин Семён Ананьевич оставлен на подпольную работу. Клинтухов и Мосякин ушли сначала партизанить в Жучковское лесничество к Федосюткину. Скоро Мосякин Семён получает задание идти в Воронино и узнать: сколько там находится немцев. «Он сдается немцам и устраивается в Дмитровскую тюрьму старшим надзирателем. Сын Клинтухова воюет вместе с отцом в партизанах и как партизан после будет похоронен в Дмитровске».
После освобождения Клинтухов становится председателем Б-Кричинского сельсовета. Он уверен, что Мосякин Семён – предатель. Приехав к отцу Семёна, Ананию Петровичу, вместе с Козиным Иваном Емельяновичем, председателем домаховского колхоза «Рассвет», спрашивают того, где сын, «мы ж друзья, повидаться не мешало». Сестра Семёна, Мария Ананьевна, вышла замуж в д.Чернево за Кашеварова Михаила 1925 г.р. Отец Ананий отвечает: «Он у сестры». А Козин Иван Емельянович знал, где Кашеваров живёт. 
Поехали к Кашеварову. Дома была свекровь сестры Семёна, Марии Ананьевны. Спрашивают у неё, где Семён. «Мы ж друзья, что от нас скрывать». После того как она указала, они скомандовали – слазь с потолка, поехали. Привозят домой. Дед Ананий четверть (самогона) на стол. Напились пьяные и повезли потом Семёна в сельсовет.
«Клинтухов вспомнил, что Мосякин, работая при немце полицаем и надзирателем, издевался над его женой. Он стал избивать Семёна. По дороге тот сбежал по околице, логом, потом садом. Клинтухов догнал его и «стал молотить его прикладом» около конюшни, которую полицаи в оккупацию разобрали для своих хозяйственных нужд. В одну из свайных ямок бывшей конюшни Клинтухов «запихнул» Мосякина С. и прикладом добил его». 
Утром женщины шли копать картошку и наткнулись на убитого. Стоял ноябрь 1943 года. Покойного обмыли, потом похоронили. 
Через день после убийства Мосякина Семёна, Клинтухов вместе с Козиным И.Е. приехали к Стреляевой Фёкле Фёдотовне. У неё дома временно располагалась колхозная контора. Дочь только пришла на обед с поля. Клинтухов посылает её позвать в контору Мурачёва Николая Владимировича, бывшего урядника. 
«Ей на работу идти, пусть обедает. Сама схожу и позову» - сказала им Фёкла Фёдотовна. Придя к Мурачёву, говорит: «Коля, уходи! Клинтухов с Козиным по твою голову приехали!». Он ушёл на Журавку к свояченице (сестра жены). Вернувшись, она сказала, что Мурачева дома нет. Клинтухов не поверил и пошёл с Козиным «с проверкой», но не нашли бывшего урядника, а его жена ничего им не сказала. 
А Мурачёв сам добровольно на следующий день сдался в милицию. Получил 25 лет лагерей. По амнистии вышел раньше срока, побыл дома три дня и уехал жить с семьёю в Николаевскую область…
«Через два-три дня после убийства Мосякина С. приехали представители НКГБ. Дали наряд раскопать могилу. Откопали, врач исследовал труп, и зарыли опять». Клинтухов взял всю вину на себя и доказывал на суде, что он мстил за издевательство над своей женой и детьми. Его, всё же, осудили за самосуд и направили на фронт в штрафную роту, где он и погиб. Мосякин Семён Ананьевич был «ярым полицаем» по свидетельству односельчан. «Гонял женщин, у которых мужья были коммунистами. Гонял их по лужам в марте месяце и бил выступками (пинками)».
Козин Иван Емельянович до войны работал продавцом в домаховском магазине «Винополь». Мать Анатолия посылала иногда сына в этот магазин купить «четвёртку» водки за 3 рубля, чтобы при случае продать кому-нибудь за 3 рубля 15 коп в Воронино. Вернувшись с войны по ранению осенью 1943 года, Иван Емельянович устроился, видимо, по старым связям «офеней» или «коробейником». Он возил с Дмитровской базы и продавал по деревням мыло, соль, иголки, булавки. Потом был назначен председателем домаховского колхоза «Рассвет».

«Бураки грызли с голодухи»

Через три дня после возвращения из Ямполя Анатолия направили работать на конную молотилку погонщиком. Глухой подавал снопы в барабан. Бригадиром была женщина. «Едет мимо нас старший лейтенант. Он свою лошадь меняет на ту, которая была впряжена в молотилку и уезжает далее на Чернево». Анатолий впрягает нового коня в молотилку и хлещет его кнутом. Тот взбрыкивает и комок грязи от копыта летит погонщику прямо в глаз.
Глаз воспалился, и Анатолия повезли в Дмитровскую больницу к фельдшеру Францу Абрамовичу, который работал здесь ещё до войны. Больной глаз промыли, но воспаление не проходило. Так как Домаха была спалена, торчали одни трубы, семья «Ероплана» (Дубцова Ивана Васильевича) жила у тётки Анатолия «на квартире». 
«Через три дня «Ероплан» повёз меня к своему знакомому окулисту в Курск. Глаз был залит кровью и воспален. Приехали ни с чем. В конце 1943 года приезжал сводный брат по матери Чеботарёв Григорий Никанорович и вместе с ним снова поехали к окулисту. Врач сказала, что глаз операции не подлежит, так как зрачок, кроме частички, поврежден. Так с 1943 года вижу только на один глаз».
По словам Анатолия Григорьевича: «В 1943 году в Лопандино, на сахарном заводе, пленные немцы бураки (свёклу) грызли с голодухи». 
Что и такой «продукт» годился в пищу, рассказала в своём письме газете ЗОЖ (Здоровый Образ Жизни) читательница Якушина Н.Н. из Ярославской области: «После войны в нашей местности был лагерь для военнопленных немцев. Однажды к нам приходит немец и говорит маме: «Эссен! Эссен!» (просит есть). Папа сидел на табуретке, и было видно, что у него нет ноги. Мама, указывая на отца, говорит немцу: «Вот посмотри, что вы сделали». А отец ответил: «Успокойся, он не виноват. Он такой же солдат, каким был и я, и у него, наверное, тоже есть семья». Мама успокоилась. Только вот дать-то было нечего, у самих ничего не осталось. 
Во дворе лежала кучка сахарной свёклы, собранной с огорода. Мама свёклу парила в русской печке, и мы пили чай с этой «овощной добавкой». Мама дала немцу три свёклы, и он тут же стал есть, приговаривая: «данке, данке» (спасибо)» …  
В 1944-45 году председатель ОСАВИАХИМ Овсянников «насобирал» 10 человек (отделение), в том числе и Анатолия, не видящего на один глаз, для обучения разминированию. Командиром отделения и инструктором по разминированию был Тишин Василий Васильевич 1927 г.р. из деревни Трубичино. В 1945 году призывали обучаться на минёров в Мало-Боброво, Брянцево, Хальзево, Успенский посёлок, там, где прошли военные минёры и были мины и снаряды в качестве наглядности. 
Анатолий в цепи минёров шёл со щупом, а Сизов Михаил Михайлович 1927 г.р., с Кочетовки – с миноискателем. Он-то и наткнулся на мину. Взрывом Сизову выбило глаз, а «Курилкину Виктору распороло живот и кишки у него вывалились. С нами была пожилая, «губатая» медсестра – Миля Ивановна. Работала она потом медсестрой в Лопандино». 
Минёры работали до 1948 года и были «признаны, как участники войны в 2002 году при Путине». В 1946 году Анатолия «из-за глаза из минеров комиссовали». 

 «Что вы скажете в своё оправдание?»

В 1946году люди от голода пухли и «наливались» водянкой. Ели конский щавель, прелый картофель, картофельные очистки. В 1947 году легче стало. Тесть Стреляев Афанасий Иванович возглавлял воронинский колхоз «Победу». В 1947 году после намолота зерна, он без разрешения сверху, выдал голодающим колхозникам на заработанные трудодни по 16 кг ржи на каждый двор. 
За такое «самоуправство» по «кляузе местных коммунистов» его вызвали в райком партии. Сделали «разнос»: по какому праву не обеспечив план заготовок зерна государству, приступил к выдаче по трудодням? После «проработки» Стреляеву дали «последнее слово»: «Что вы скажете в своё оправдание?»
«Что скажу? Подхожу к бабам – а у них глаза опухли от голода!» Райком партии дал два дня срока «поставить столько-то тонн зерна для выполнения плана по заготовкам». 
Чтобы спасти своего председателя от тюрьмы, после работы, на ночь, жители Воронино на своих попонах и дерюгах брали из колхозных амбаров зерно для просушки к себе домой. После его отправляли в заготконтору. План был выполнен. Председателю колхоза «Победа» Стреляеву Афанасию Ивановичу райком простил «вину». Б-кричинский колхоз «Добролёт» и воронинскую «Победу» потом объединили. 
Несмотря на голод, учреждение по сбору налогов с жителей деревень и сёл во главе с районным начальником Поповым Михаилом Михайловичем, работало исправно. «Со двора в год полагалось сдать по 40 кг мяса, 250 яиц, 250л молока от старой коровы, 125л – с молодой коровы. Сдавали налог на мясо за себя, родственников, соседей кто телятами, кто кролями, кто курами».
Морозов Абрам Данилович был агентом по сдаче налогов населением и забрал корову за недоимки (неуплату налога мясом в течение 2-х лет) у Амелиной Ефросинье Константиновны, вдовы (муж и сын погибли на фронте) с двумя детьми. 
Ефросинья дала телеграмму сыну Владимиру Григорьевичу Амелину 1930 г.р., который служил в армии в конце 40-х годов. Он обратился к командиру части, а тот сразу к Попову, районному уполномоченному Минсельхоззаготовок и «агент Морозов привёл корову назад».
Морозов Абрам Данилович до войны работал председателем сельсовета в селе Упорой и участвовал в «раскулачивании» отца Безбородько Жоры (ветеринара, который «укусил» его потом за нос). О своём участии в «раскулачивании» он рассказывал своему двоюродному брату Антоникову Михаилу Васильевичу. 

«Женился в трофейных ботинках» 

Анатолий Григорьевич после «демобилизации» из минёров работал конюхом в колхозе. В 1947 году женился на Стреляевой Марии Афанасьевне (1928-2000). Её отец Стреляев Афанасий Иванович (1907-1975) участник трёх войн: польской 1939г., финской 1940г. и Великой Отечественной войны 1941-1945 г.г. Во время войны служил в звании старшины в школе снайперов. После войны работал председателем колхоза «Победа». В 1948 году его сменил на этом посту Калинин Иван Васильевич. В начале 50-х годов б-кричинский «Добролёт» и воронинскую «Победу» объединили в один колхоз.  
Женился Анатолий Григорьевич в чужих ботинках, которые взял у товарища «напрокат». Тому они достались от отца, который во время войны был в обозе на территории Германии и привёз оттуда «трофеи».
Лишь в начале 50-х удалось Анатолию скопить деньги от плетения и продажи лаптей в Комаричи. Там же на базаре он и купил сапоги с «красными голенищами как у цыгана». До войны валенок не видел Анатолий Григорьевич в своей деревне. Да и после войны редко у кого они были. 
Относительно «зажиточным» человеком считался житель соседней деревни Чернево (Комаричский район), бывший шахтёр Евстратов Николай Николаевич, лет пятидесяти. Он имел часы карманные, патефон и самовар. В начале 60-х годов патефон появился в конторе в Воронино. После недолгого пребывания там, его украли. На «Егорий», престольный праздник, находились в Воронино и гармонисты и балалаечники.
Славился как гармонист и балалаечник Антоников Дмитрий Федотович. Не уступал ему в искусстве игры и его брат Анастасей. Имея 10 классов образования, в армии он дослужился до звания старшего лейтенанта, сменил имя Анастасей на Анатолия. Был в отпуске в родной деревне, потом уехал работать в Москву.
Был и скрипач Митька родом из Белоруссии, тракторист по специальности. После войны женился на бабе с тремя детьми из д.Любощь. Работал от МТС в Воронино трактористом. Потом он уехал с женой в Белоруссию. 
Отличным балалаечником считался Стреляев Константин Федотович (1918-?). С войны он вернулся в звании старшего лейтенанта. Потом работал директором спиртзавода в д.Иваново Комаричского района Брянской области.  
На базаре в Комаричи Анатолию удалось купить старую шинель. Портной сшил из неё пиджак, «подбитый на пеньковых хлопьях, остатков при прядении». Фуфайки после войны при Сталине были в продаже редко. «В 50-е годы ездили покупать по 5-6 «мелестиновых фуфаек» в Кромы для себя, родственников, соседей. В начале 60-х годов «выручил копейку» за сдачу пеньки, поехал в г. Харьков и купил там бобриковую «москвичку» (полупальто). Но сносить до старости так и не успел: за работой некогда было». 
На свадьбе у Анатолия Григорьевича с Марией Афанасьевной были Антониковы Николай Федорович и Василий Федорович. Они приходились тёще Стреляевой Фёкле Федоровне родными братьями. 
На другой день после свадьбы Николай Федотович и Василий Федотович ходили отведать свою племянницу Мосякину Антонину Михайловну, отбывающую наказание в ИТК при Жучковском лесничестве. Она закончила ФЗО (фабрично-заводское обучение) и устроилась на работу. Однажды она ушла с работы раньше срока и «попала» в исправительно-трудовую колонию, расположенную в 3-х км от деревни Воронино в лесу.

Мой отец Прохоров Евгений Селивёрстович (1927-1999) в 1944 году за опоздание на работу тоже «получил», согласно законам военного времени, тюремный срок в шесть месяцев. От тюрьмы спасло то, что призвали в армию и направили на Дальний Восток. Служил он в войсках связи шофёром радиостанции-автомобиля «додж». Его сестра Прохорова (Азманова) Елена Тихоновна (1923-200?) в начале 1943 году была призвана в армию, где проходила службу в качестве шофёра. Спустя месяц-два после призыва сестры в армию, брата, как тракториста, мобилизовали под Сталинград для разминирования полей. Трактор с железными катками, прицепленными впереди, пускали «утюжить» заминированные поля. Бабка, Елена Николаевна Прохорова, сумела «отвоевать» единственного сына, которому ещё не исполнилось и 14 лет, от такой опасной работы. Сама она, как и её три сестры Аня, Феня, Хима и брат Коля в начале 20-х годов, спасаясь от голода в Поволжье бежали из Мордовии на Брянщину и поселились в деревне Салтановка Навлинского района. В конце лета 1941 года они эвакуировались в Тамбовскую область. Причём мой отец Евгений в качестве погонщика колхозного скота проделал этот путь, верхом на коне. После семилетней службы в армии Прохоров Е.С. демобилизовался и приехал из Китая к матери в совхоз «Марьинский» Комаричского района Брянской области, где она работала дояркой…
В ИТК, близ д.Воронино, отбывали наказание «незлостные» полицаи, в том числе, и бывший волостной староста Лунёв, самогонщики, «за колоски», «за неуплату налогов» и прочие «проступки». «Зэки» изготовляли дёготь, сани, телеги и другие изделия. Запрягались в сани по четыре человека и возили своё «добро» на ст. Комаричи. Проездом на ночь останавливались на ночлег в Воронино. 
Сюда же ежедневно они ходили за водой. Пользуясь случаем, просили милостыню у жителей деревни. Мурачёв Михаил Михайлович (1928-?) доносил об этом своему брату Мурачёву Павлу Михайловичу (1923-1975), работающему в ИТК надзирателем. Тот принимал соответствующие меры против нарушителей дисциплины.

«Забирайте вместо налога дочерей!»

Не обошли налоги стороной и молодую семью Чеботарёвых. У них в палисаднике рос чернослив. На плодовое дерево наложили такой налог, что Анатолий Григорьевич «в сердцах» схватился за топор. Срубить чернослив не дал председатель сельсовета, стоявший рядом с налоговым агентом. 
Ежедневно на квартиру к специальному молокосборщику люди несли молоко. Полагалось сдать 250 л за год при 3,7% жирности. Если жирность была ниже, то увеличивался налог на количество молока. Молокосборщик в деревянной бочке отвозил также ежедневно молоко на сепараторный пункт в Домаху. 
Кроме натуральных налогов, деревенские жители облагались денежным налогом в 600 рублей с каждого двора за год. Чтобы найти деньги, приходилось копить сметану, сбивать масло и продавать его. Тёрли картофель на крахмал, чтобы продав его на базаре, накопить деньги для уплаты сталинских налогов. По 150 рублей с 18 лет платили за бездетность.
У Стреляева Захара было пять дочерей. Всем за 18 лет и все незамужние. Пришли за налогом. Он выстроил дочерей в ряд и, выругавшись матом, сказал, чтобы забирали их вместо налога!
Обременяли безденежных колхозников подпиской на государственный заем. Мосякин Козьма Петрович никогда не спорил и не возмущался по этому поводу, а кротко вопрошал: «А сколько вам надо?» Подписывался, а платить – не платил.
Зимними ночами выходили «на добычу» сена и хоботья из колхозных скирд, так как своего честно запасённого фуража не хватало для прокорма коров и овечек. С собой брали широкие матрасы для набивки туда сены или соломы и салазки. Если объездчик ловил «на месте преступления», то каждый выкручивался и договаривался с ним как мог.
С 1948 по 1950 год Анатолий Григорьевич работал почтальоном, потом перешёл фуражиром на воронинскую ферму. Когда летом 1948 года он пришёл за почтой в Домаху, то рядом с заведующею почтой Голяковой Ксенией Абрамовной увидел милиционера ил Дмитровска Полшакова. Он спросил Анатолия: «были ли письма от Антоникова Моисея и кому. На что я ответил, что был лишь денежный перевод отцу Моисея Антоникову Ивану Андриановичу. Тогда Польшаков говорит нам, что если письма от Моисея будут, то чтоб передали ему». 
Антоников Моисей Иванович 1927 г.р. был призван на службу в армию в 1944 году. Новиков Илья Андреевич, бывший в то время председателем Домаховского сельсовета вскоре после того как милиция выставила безрезультатную засаду из местных коммунистов у родительского дома Моисея, написал письмо в воинскую часть, где воронинец проходил службу. Оттуда прислали ответ от командира части, мол, если хочешь хорошо заработать, приезжай к нам. В связи с такой неясностью стали ходить слухи. Одни говорили, что Моисей сбежал в Америку с каким-то офицером. Другие, что он скрывается где-то здесь под чужим именем.
Секретарю сельсовета по имени Наташа (фамилию Анатолий Григорьевич не помнит) Моисей «померещился» в каком-то незнакомце. Когда ей из «органов» привезли фотографию для опознания, она сказала: «нет, не он». Фомину Василию Алексеевичу (1927-1997) присылали фото предполагаемого «Моисея», якобы скрывающегося под чужой фамилией, но тот не признал на ней Антоникова. Так и осталось загадкой для односельчан, что «натворил» этот деревенский парень с именем библейского пророка…  
В 1954 году ещё добрая половина жителей Воронино ходила в лаптях, хотя уже появились резиновые сапоги, а к концу 50-х и кирзовые. Своей дочери Рае Анатолий Григорьевич для хождения в школу плёл лапти. Ребята и мужики еще носили домотканые штаны, а девочки и женщины – рубахи. 
Для освещения хат использовались до конца 50-х годов керосиновые лампы. Но уже на околице возле клуба повесили радиорепродуктор и народ нередко, вместо посиделок, собирался вокруг столба для слушания. Появились «радиотарелки» спустя какое-то время и по хатам. 
В 50-е годы в аптеке г.Дмитровска появился рыбий жир. Некоторые из деревенских на рыбьем жиру жарили картошку. Мурачёв Владимир Фролович даже пил рыбий жир стаканами. В начале 60-х годов лишай у скота ветеринары лечили рыбьим жиром. Мурачёв работал истопником на ферме и, «под момент» выпил стакан «лекарства». Ветеринар, обнаружив пропажу, очень удивился честному признанию Владимира Фроловича и не мог этому поверить, пока на его глазах Мурачёв не опорожнил залпом второй стакан рыбьего жира. «Смелый был человек – не боялся каких-либо последствий» - прокомментировал этот случай Анатолий Григорьевич…

«ЧТО ПАН, АЛЛЕС КАПУТ?»

ВОСПОМИНАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ СЕЛА ДОМАХИ

«Тут своя кампания»

Елена Ивановна Рябинина в девичестве, по мужу Жидкова, родилась в 1929 году в семье Рябинина Ивана Семёновича (1909-1937) и Есиной Прасковьи Павловны (1910-1991). В 1932 году родилась сестра Зинаида, которая умерла перед войной с немцами. В 1935 году родился брат Михаил (умер в 1998 году). Семья жила на «рынке» или «Есином краю», юго-восточном краю села. «Бывало, девки говорят: пойдём на «рынок» – туда гармонисты из Талдыкино придут». Северо-восточная часть села назывался «Чибисов край».
Отец работал в совхозе «Лопандинский» (Комаричский район) шорником. В 1935 году в доме Цыганова Александра (по-уличному «Волк»), будущего свёкра учительницы Цыгановой Надежды Матвеевны, справляли колхозный праздничный обед по случаю очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года. 
Голяков Яков Родионович (отец «Талечки») работал заведующим фермы, а «Волк» - конюхом на этой же ферме. «Яшка Голяков заявился к Алексахе «Волку», бьёт в дверь. Мой отец Иван Семёнович Рябинин ему говорит: «Яш! Тут своя кампания. Иди отсюда!» Здесь откуда «ни возьмись» жена Яшка, Катюха, выхватывает пустую бутылку из кармана мужа и ударила моего отца, Рябинина И.С., по голове до крови. Соседка «Глазуниха», Козина Мария («Машиха»), сняла кашне и завязала ему голову. А другая бабка, «Калениха», стучит в окно и говорит: «Что ж ты Яшка играешь на гармошке – зятю голову побили!» Мой дядя Есин Яков Павлович 1914 г.р. выскочил на улицу, а ему говорят: «Вон повели, кто твоего зятя огрел!» Тот догнал и пырнул Голякова Якова ножом в бок, отчего тот умер в больнице». Похороны проходили без попа. 
«За это ЧП (чрезвычайное происшествие) органы (правосудия) дали его участникам «групповую» (преступление, совершённое группой лиц. П.В.). Дяде – 8 лет, отцу за разбитую ему «Катюхой» голову – 3 года. Дядя Есин Яков Павлович с Колымы ушёл на фронт добровольцем. На него пришло извещение как о «без вести пропавшем». Об отце Рябинине Иване Семёновиче сообщили, что он утонул в 1937 году «на пароходе «Индигирка», где-то на Колыме». 
В телевизионной передаче в апреле 2010 года рассказывалось как будущий академик, отец космического ракетостроения С.П.Королёв чуть не погиб от цинги в колымских лагерях. Ходатайствами его близких и знакомых дело Королёва отправили на пересмотр. Когда он из лагеря добрался до Магадана, оказалось что свободных мест на пароходе «Индигирка» уже нет и надо ждать следующей оказии. При подходе к бухте Ванино пароход попал в шторм и затонул. Спаслись немногие: члены экипажа и конвойная команда, начальник которой не разрешил открыть задраенные люки палубы, в трюмах которой находилось 700 заключённых… С суровым краем Колымой связана история жизни Чибисова Семёна Ивановича 1917 г.р., двоюродного дяди Жидкова Александра Афанасьевича по отцовской линии. Когда Сене было 3 года, умерла его мать, а в 1943г. – отец. В 1925 г. Семён пошел в школу и окончил 4 класса. В голодный 1934 год Семён по вербовке уехал в Сибирь. Там, в 1936 году, вступил в комсомол. До 1938г. он жил в Кемерово и работал на шахте электрослесарем. 
Во время событий возле пограничного озера Хасан на Дальнем Востоке по комсомольской путёвке Семён Чибисов был направлен воевать с японцами, «но в войне не участвовал». До 1940 года служил в рядах Красной Армии на ж/д станции Лазо. В 1940 году Чибисова Семёна по комсомольской путёвке направляют служить в войска НКВД в г. Магадане. Там он был избран секретарём комсомольской организации подразделения ВОХР. 
Охранником магаданских лагерей Чибисов С.И прослужил до 1950 г., потом вернулся на родину. Награждён грамотой с портретами Ленина и Сталина: «Командование Военизированной охраны Севвостлага НКВД за отличное несение конвойно-караульной службы, революционную бдительность и активное участие в выполнении плана металодобычи, награждает тов. Чибисова Семёнв Ивановича настоящей грамотой». Далее подписи, треугольный штамп, дата 19 июля 1941 года. 
Чибисов С.И. обзавёлся семьёй, детьми и жил на пос.Никольский. Работал на молочно-товарной ферме до 1982 года. Потом вышел на пенсию и умер в одиночестве в начале 90-х годов в почти обезлюдевшем посёлке Никольский. Таковы данные из краеведческого уголка кабинета истории Домаховской средней школы…  
Полы в хате Рябининых были земляные, как и в семье её будущего мужа Жидкова Александра Афанасьевича. В хате имелись печка, грубка, телятник, полати, образа, как и у всех. Через сенцы находилась светлица (помещение без печки и грубки). Хата была крыта под солому и называлась пятистенкой. 
Александр Афанасьевич Жидков вспомнил забавный случай из довоенной жизни. На одну из свадеб пригласили гармонистом помощника мельника слепого Максима. Он сидел в красном углу, под божницей. Случайно зацепил рушник, украшающий образа и получил упавшей иконой по голове. На вопрос: «За что?», ему объяснили причину «тумака».
В 1937 г. тайно, ночью, проходили крестины сестры Александра, Марии. Вероятно в рамках борьбы с «религиозными пережитками», перед войной, по приказу «свыше», мужики разобрали колокольню домаховской церкви, построенной почти сто лет назад на средства жителей села. 
С церковью связано ещё одно предание. По рассказам родителей, бабки и деда Жидкова А.А. в 1919 году, осенью в село возвратились красные. Среди них домаховец «Бондарёнок», дед сегодняшнего жителя «Есиного края», Панина Александра Александровича. Был он при власти и оружии и решил отомстить «Димачам» - так звали по-уличному драчунов и забияк, известных на всю Домаху. Собрал он их человек семнадцать у церкви. Затем их отконвоировали на кладбище и расстреляли. После окончания войны "Бондарёнок" бросил семью и скрылся. 

«Наутро глянула - а их уж нет!»  

Питались в семьях Рябининых и Жидковых «варевом» из свеклы, картофеля. Кормовую свеклу нарезали ломтями, помещали в деревянные кадушки и заливали колодезной водой. Когда свёкла настаивалась и закисала, то рассолом запивали каждодневную пищу – картошку в мундирах. Из самой свёклы варили борщ, который для запаха и вкуса заправляли несколькими каплями конопляного масла. 
Морковь редко кто сажал, так как не хватало 25 соток под основной продукт питания: картофель. Как-то ещё до войны мать Елены, Прасковья Павловна Рябинина, раздобыла семена моркови, высадила около дома. Только успела порадоваться, что зазеленели грядочки – наутро глянула, а их уж нет!  
До войны пасли коров с личного подворья северная сторона Домахи отдельно от южной. В каждом из двух стад было, примерно, по 150 коров. Пастухом одного из домаховских стад был Кривоносов. Ему помогали пасти коров два подпаска из ребят. Рассчитывались с пастухом зерном и деньгами. Во время пастьбы и после неё пастуха не кормили по домам согласно очереди, как это было позже, когда зажили посытнее. Так что пастух брал свой харч, идя на выпас.  
Зимою, экономя фураж, корове на день давали две охапки сена, добавляя к этому хоботья (остатки от обмолоченных колосьев ржи, ячменя или пшеницы). Предварительно хоботья упаривали в кипятке. Молока от такого корма от коров надаивали соответственно. Поросят, по словам Александра Афанасьевича Жидкова до войны держали далеко не все. 
Это подтверждают и архивные сведения по Домахе за 1904 и 1926 год. Мужчин и женщин в эти годы в селе проживало почти одинаково: 831 мужчина и 817 женщин в 1904 г. и 726 мужчин и 899 женщин в 1926 г. Примерно соответствовало количество и вид домашней скотины за эти годы. Вот данные за 1904 год по селу Домаха: овец – 665, свиней – 221, крупного рогатого скота (коров) – 820, без коров – 43 семьи, без скота – 37 семей.
А вот поголовье коров в связи созданием колхозов сократилось, как это видно из свидетельства Жидкова А.А., Колхозные коровник и конюшня располагались на южном краю села, возле сегодняшних колхозного гаража и мастерских. В обоих домаховских колхозах насчитывалось в то время по 70-80 коров. Кроме того на посёлках Журавка и Никольский были свои отдельные стада из личных подворий.
По словам Александра Афанасьевича в 70-е годы в колхозе «Ленинское знамя» насчитывалось 3 тысячи голов крупного рогатого скота. В колхоз, помимо Домахи, входили села: Б-Кричино, М-Кричино, Упорой; деревни Кавелино, Любощь, Воронино…  
Бабка Елены по матери, Есина Арина Филипповна, умела отговаривать «чемер» у лошадей. До войны выпас коров и свиней с личного подворья происходил на лугу у речки Расторог. Как сказал Александр Афанасьевич: «Красиво там было и рыбы много в речке водилось. Всё «испортили» мелиорацией при Брежневе». До войны, чтобы не лупить и не сдавать свиную кожу, боровка резали и припаливали прямо в хате раскаленным в печи шкворнем или какой иной «железкой». 

«Сам погибай, а товарища – выручай»  

Дед матери Прасковьи Павловны, Есин Павел Тимофеевич со слов Елены Ивановны, «был офицером, (скорее всего унтер-офицером, П.В.) воевал в Маньчжурии, награждён Георгиевским крестом». У Павла Тимофеевича Есина была конопляная маслобойка, что по меркам того времени считалось признаком зажиточности. В 1920 году он пришёл из Красной Армии на побывку домой и умер.
Его племянник Иван Ильич Есин получил своё прозвище «Знакуль», когда однажды в весеннее половодье прыгнул на спину трёхгодовалому быку и, схватив его за рога, переплыл на другую сторону улицы. Дома у этой улицы располагались по обе стороны неглубокого овражка (ложка). Бабка-соседка увидала и кричит: «Иван плывёт, как знакуль (ведун, колдун) на быку!» Потом их семья перешла жить на Никольский посёлок.  
Когда в 1905 году Павел Тимофеевич рассказывал односельчанам про войну с Японией, брат волостного старшины Павла Романовича Козина грубовато «ляпнул»: «Воевали, воевали, а Маньчжурию просрали». Получив оплеуху за такую оценку войны, он пожаловался брату-начальнику. Тот, вопреки ожиданию, сказал: «Мало тебе Есин дал за такие слова!»
У Есина Павла Тимофеевича был фронтовой друг по Маньчжурии, родом из села Радогощь (Комаричский район, Брянской области), Никишин Тихон Петрович. Во время атаки японцев от разрыва снаряда Павел Тимофеевич получил контузию и был присыпан землёю. Под натиском японцев наши вынуждены были оставить траншею.
Ночью Никишин попросился у начальства сходить на покинутые позиции и поискать друга. Он нашёл его, откопал и приволок Павла Тимофеевича к своим на спине. Поступил, что говорится, по пословице: «Сам погибай, а товарища выручай!»
У Тихона Петровича Никишина были потом две дочери: Александра и Анна, и сын Фёдор. Дочери работали учительницами в Радогощской средней школе Комаричского района Брянской области. Александра Тихоновна преподавала немецкий язык. Её сын Сергей Николаевич Пауков 1959 г.р. (?) тоже «пошёл по учительской стезе». Фёдор Тихонович Никишин, по рассказам односельчан, к старости сделал гроб и в последние годы жизни ложился спать в него…
Когда Елена Ивановна с матерью вернулись в 1943 году из немецкой эвакуации в разоренное и спаленное оккупантами село, то Тихон Петрович помогал семье друга, чем мог. Умер он где-то в 60-х годах.

«Раскулачивала пьянь из сельсовета!»

Ходили все жители Домахи и окрестных сел и деревень до войны и после неё в лаптях и чунях и домотканой одежде. Будущий муж Елены Ивановны, Жидков Александр Афанасьевич умел «плести решётчатые лапти, маленькими лычками».
Родился он в 1930 г. на «Никулином краю» села Домахи в семье Жидкова Афанасия Никифоровича 1909 г.р. и Козиной Марфы Трофимовны 1909 г.р., племянницы Козина Фёдора Семёновича (1895-1975). Афанасия Никифоровича Жидкова призвали в армию вместе с отцом Николая Григорьевича Василькова. Он также «пропал без вести» в трагическом 1941 году.
В хате Рябининых был медный самовар, но пили чай из него редко – по праздникам. Позднее сын Жидковых, Александр 1956г.р., забрал его как семейную реликвию к себе в Минск.
Кухонная утварь состояла из чугунов, глиняных горшков, деревянных ложек. «Варево» или похлёбку готовили из щавеля, кислой или пресной капусты и по религиозным праздникам «заправляли» мясом или растопленным в чугуне салом, а в обыденные дни – конопляным маслом.
Ели из общей миски деревянными ложками («какую схватишь») тюрю с хлебом и молоком. Картошка «в мундирах» с простоквашей - пища почти на каждый день. Редко, по праздникам, каша: кутья пшеничная или ячменная. Зерна для кутьи предварительно толкли в деревянной ступе. Кутью готовили на воде – в глиняном горшке ставили в печь «томится».
Молока коровы давали мало – 9 литров максимум, так как скота было много, почти у каждой семьи, а пастбищ не хватало. Много земли «под колхоз взяли».
У деда Есина Павла Тимофеевича была маслобойка для получения конопляного масла. До Советской власти (до революции 1917 года) к Рождеству к домаховской церкви приезжали купцы и привозили для продажи семечки, бублики, калачи, ткани, платки.
До войны топились дровами и не только ими, так как с «дровами было туго». На топливо шёл «картошечник» (засохшая картофельная ботва), кострика (отходы от пеньки), сухие былья крапивы и бурьяна.
Жидков Афанасий Никофорович (тесть Елены Ивановны) ездил на заработки в Одессу. Подрабатывал там каменщиком, плотником. Когда возвращался домой, то вместе с другими мужиками ходил на подчистку леса, санитарную рубку. За это им платили деньги, и они покупали на них отходы от санитарной обработки леса: сучья, верхушки и комли спиленных деревьев.
Дед Жидков Никифор Демьянович («Никиша») имел двух сыновей. Еще одного в детстве корова забодала, «свекровь не углядела». В хозяйстве у деда были лошадь, корова, пай земли на количество работников-мужчин.
В Домахе под раскулачивание попали семьи Абашиных и Котовых. У последних уличное прозвище – «Трипуница». Дом Абашиных стоял там, где жил Бахматов Ф.Ф. после 1943 года.
Крыт был дом Абашиных под железо, как и Домаховская школа, а также бывшая ручная сортировка Игнатушина, превращенная при коллективизации в колхозный склад. Под черепицу был крыт колхозный свинарник. В октябре 1941 года немцы настреляли здесь себе свиней «на шашлык». После войны здесь сделали колхозный гараж из шлакоблоков.
По словам Елены Ивановны, Абашина Наталья приезжала в Домаху сразу после войны из Карелии. Один из её сыновей погиб на войне с Японией в августе 1945 года. Наталья Абашина заехала после посещения Домахи в Комаричи, где жила её сестра.
Со слов Елены Ивановны Рябининой (Жидковой в замужестве) «раскулачивала пьянь из сельсовета – комбедовцы (члены комитета бедноты) Калинов Ф., «Булка», Авдотья «Каменка», «Калзуниха». Эти лодыри корявые забирали у людей из сундуков тряпки и деньги».
У деда «Никиши» (Жидков Н.Д.) «активисты раскулачивания» забрали повозку с «железным ходом биндюг, с пятью поперечными прожилинами». «Хвостач» или железный ход - специальный удлинитель для перевозки соломы, сена или бревен из леса при строительстве хаты. Раскулачивание проходило за год до образования колхозов.
Кузнецом в Домахе до войны был Фетискин («Клюев») Михаил, родом из д.Холчёвка – «специалист отличный», по словам Александра Афанасьевича. В 1941 году готовил повозки и подковывал лучших лошадей для фронта и сам же уехал туда. При немце в Домахе тоже был кузнец – Мосин Андрей Ильич, родом с Михайловского посёлка.  

«Чтобы не сдаваться врагу – последнюю пулю беречь для себя!»

В октябре 1941 года стояла слякотная погода. Люди « рыли сотки» - собирали картошку. Над Домахой со стороны Лопандино пролетел наш самолёт, а вслед ему – немецкий. За «Чибисовым краем» села наш бомбардировщик сбросил бомбы. Образовалась глубокая и большая воронка, которую долго ещё после войны называли «бомбовой ямой».
В это время немцы прошли упоройским большаком на Дмитровск. Часть из них «заехала на Михайловский посёлок, где жила с семьёй Абашкина Федора Савична. Её 13-летний сын Гришка сел в открытую легковую машину к немцам и поехал с ними на колхозную свиноферму, где они застрелили несколько свиней. Потом с немцами на этой же машине, он приехал к домаховскому магазину».
«Народ, любопытства ради, подошёл посмотреть. Немцы сбили замки и Гришка, зайдя с немцами в магазин, стал там распоряжаться – бросает тряпки, люди хватают соль, лампы керосиновые, «пузыри» (стекла) к ним. А немцы просто стоят и наблюдают. Вооружены они были автоматами».
Успел запастись солью из магазина и дед Александра Афанасьевича Жидкова, Трофим Семёнович Козин. У его брата Козина Фёдора Семёновича сын Фёдор (1919-1941) работал до войны учителем в селе Плоском. До этого он вместе с Поликарповым Петром Ефимовичем из Любощи окончил Дмитровское педучилище. Затем незадолго до начала войны был призван в армию и направлен на учёбу в военно-политическое училище г.Энгельса Саратовской области. В первые же дни войны он был направлен на фронт в качестве политрука. Погиб в декабре 1941года.
Его брат Николай Федорович Козин (1925-1945) тоже погиб на фронте в феврале 1945 года в Германии. До армии учился в г.Люберцы Московской области в ремесленном училище №51. Затем работал на одном из уральских оборонном предприятии. Оттуда ушёл добровольцем на фронт. Кроме них в семье Фёдора Семёновича было еще четверо детей. После войны, при Сталине, за недоимки у них забрали корову-кормилицу.
Сам Фёдор Семёнович Козин в первую мировую войну воевал против турок в районе Трапезунда. Раз перед своей траншеей он увидел небольшую металлическую банку, Подумал, что сгодится под табакерку. Но когда подполз и протянул руку, раздался выстрел, и банку продырявила пуля снайпера. Так до конца жизни он не разрешил сомнений насчёт того, что это было: промахнулся ли турецкий снайпер или пожалел его.
После Брестского мира 1918 года с Четверным союзом (Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией) началась эвакуация русских войск из-за Закавказья. Из-под Трапезунда вывозили на судах. Каждую ночь турки вырезали русские посты охранения. Грузились на корабли ночью. Когда отчалили от берега, слышалась стрельба и крики на берегу тех, кому места на кораблях не хватило. Об их дальнейшей судьбе можно только догадываться…
Козин Ф.С. после был участником гражданской войны, которую закончил писарем при штабе какой-то воинской части. По словам его внука Козина В.И. 1957 г.р., директора Домаховской средней школы, «дед был грамотным человеком, обладал каллиграфическим почерком и помогал мне решать задачи по математике, когда я учился в 8-м классе, хотя сам имел лишь церковно-приходское образование».
Сразу после образования колхоза имени Яковлева (нарком внутренних дел до 1937г.) его избрали председателем. Потом какое-то время Козин Ф.С. работал счетоводом в колхозе «Рассвет» - так стал называться прежний колхоз южной стороны Домахи, из-за того, что нарком Яковлев оказался «врагом народа».
Когда началась война он вместе с Козиным Григорием Павловичем 1895г.р. (сыном волостного старшины) уехал в эвакуацию на восток страны. Служил в войсках ПВО в системе оповещения воздушной тревоги в г.Москве, с 1943 по 1946 годы – в охране военного завода где-то на Урале…
Когда магазин домаховский растаскивали, то ближние к нему жители «Кулиги», на какое-то время обеспечили себе таким жизненно необходимым продуктом как соль. Остальным вскоре пришлось ходить в поисках соли за десятки километров от родного села.  
Соль во время немецкой оккупации доставалась нелегко. Копили сметану, сбивали масло. Также отказывая себе, собирали куриные яйца и потом шли за 90-100 км в Орёл менять на соль эти, отнюдь «не лишние» продукты. От деревни до деревни, вдоль Неруссы за сутки доходили пешком до Орла. Туда за солью ходила мать Елены, Прасковья Павловна и мать Александра Афанасьевича, Марфа Трофимовна.
В первый день появления немцев, когда ехали по большаку на Дмитровск, то завернули они в колхозные конюшни. Рядом жили два деда, бывшие в немецком плену: Митёнков Яков и Козин Михей Павлович. «Их позвали, чтоб немцев «перевели». Они раскрыли конюшни и немцы стали раздавать людям лошадей. Михей, указав на одну из лошадок, сказал, что эту кобылу у него отобрали коммунисты (при создании колхозов). После чего повёл её к себе во двор». Всего по селу было четыре колхозные конюшни…
В октябре 1941 года, когда немцы захватили Дмитровск, заместитель председателя сельсовета Илья Александрович Новиков, взяв с собой пистолет, вместе с председателем из М-Кричино «Рябым» пошли на Работьково. «Встретили патруль, который отвёл их в штаб. Начальником штаба был наш промклевский Поздняков Николай. По документам он нас узнал и отдал приказание: «помыть, постричь, накормить и, добавил в шутку, расстрелять». «Рябой» куда-то потом отбился.
Новиков попросился в действующую армию, а Жидков И.З. – в Саратов к брату, который работал там начальником милиции». «Жидков Иван Захарович до войны работал завмагом, под войну стал председателем колхоза, а Андрей Лукьянович Новиков (сводный брат по отцу «Барбосу»-печнику) – счетоводом. С началом войны всех мужиков забрали на фронт, а Митяк «Барбос» стал кассиром. Немец уже был под Комаричами. Получили 5 тысяч рублей на колхоз. Жидков говорит Митяку «Барбосу» - возьми деньги. Митяк деньги из кассы взял, но потребовал «расписку» по этому поводу от Жидкова».
«Счетовода Новикова А.Л. забрали на фронт, но до передовой он не дошёл – осколок попал ему в пятку и после лечения в госпитале его комиссовали. После освобождения Домахи он вернулся домой хромым. Встретились бывший счетовод и бывший кассир, выпили за то, что целы остались. Потом Новиков спросил Москвичёва о 5 тысячах колхозных денег. Митяк показал ему в ответ расписку Жидкова И.З.»
Председателем Домаховского сельсовета до войны был «Ероплан», Дубцов Иван Васильевич. Носил он брюки-галифе, как многие начальники тех лет. На митинге по случаю войны с фашисткой Германией «Ероплан» призывал сельский народ, со слов Елены Ивановны, «чтоб не сдаваться врагу - последнюю пулю беречь для себя».  
При царском режиме дед «Ероплана» служил в полиции урядником. Когда пришли в октябре 1941 года немцы, то Дубцов И.В. показал им документы о своем деде и его как бывшего коммуниста и советского начальника «не тронули».  
«Ночью, снарядившись в бабий зипун, он ушёл хорониться от партизан к тёткам в деревню Кавелино. Там он скрывался 42-43 годы. Фрося «Крохобориха», носила ему в омёты (скирды) обеды. После войны председатель колхоза Фак С.Н. предлагал «Ероплану» восстановиться в партии, но тот отказался и работал колхозным учётчиком. Умер он, то ли в 58, то ли 59 году».

«Коммунистка – а не боится!»

Осенью 1941 года днём по «Никулиному краю» шли двое солдат из «окруженцев». Немцы их отпустили домой из-под Глухова. Оттуда же из госпиталя привезли домой раненого домаховца Ермилова Василия. По пути солдаты повстречали двух полицаев: Жирякова Василия («Телёнок») и Чибисова Алексея Яковлевича. Один из них сказал пленным: «Ну, что дезертиры – бежите? А ну, пойдёмте! Сейчас мы вас расстреляем!» - и повели их к пустующей хате, где раньше жил «ворюка»-поляк.
Разговор этот услыхала Вера Тихоновна Новикова, жена зампредседателя сельсовета Ильи Александровича. Шла она за водой в колодец. Была она «бедовая», по выражению Александра Афанасьевича, кинулась вслед и, догнав «расстрельную команду» уже на огороде, «стала их по-свойски «хобячить» коромыслом по плечам» на виду собравшихся вокруг людей. «Коммунистка, а не боится!» - удивлённо говорили они. Полицаи ретировались, и пленные были спасены.
После освобождения этим полицаям дали по пять лет тюрьмы с отбыванием в ИТК недалеко от д.Воронино. Потом добавили по 20 лет и угнали куда-то далеко.
По словам Жидкова А.А.: «Полицаи у нас были какие-то придурковатые. Собрались раз как-то кампанией пьяной, идут, шатаются, винтовки по земле волочат. Остановились возле дома Ермилова Ивана Алексеевича, который при немце ухитрился навозить брёвен из леса для строительства. «Каракуль» и «Петяша» (Чибисов Петр) давай меж собой спорить: пробьёт ли пуля в торец бревно?» Организовали испытательные стрельбы и после каждого выстрела внимательно оглядывали противоположную сторону бревна. «Очень удивлялись, что пуля в торец бревно не пробивает!»
Двоюродная тетя по матери Александра Афанасьевича, Козина Клавдия Фёдоровна (1932-2000) рассказывала своему сыну Козину В.И. 1957 г.р. о молодом парне Дубцове Александре Николаевиче, которого били шомполами по спине до крови, за несогласие стать полицаем. Потом он попал в карательный рейд против партизан в районе д. Сухая Хотынь и оттуда его привезли мертвым с «опаленным от пороха лицом». Женщины при похоронах Александра, которому не исполнилось и 16 лет, выкрикивали слова упрёков и обвинений в адрес его мачехи, которая «путалась» с полицаями и попросила старосту Губанова Д.З. «пристроить» пасынка «к месту». Отец Дубцова А.Н. был на фронте в то время. По словам Елены Ивановны Рябининой, Александр был не по годам рослым парнем.
Один из полицаев Митёнков Иван Петрович (примерно 1925г.р.) бесследно исчез во время карательной операции конца осени 1942 года. Немцы заподозрили его в переходе на сторону партизан и после возвращения в Домаху вывели для расстрела за плетень двора семью «Меркуловых» (Митенковых). С плачем те стали прощаться сами с собою и соседями. Но в последний момент пришёл приказ коменданта Домахи об отмене расстрела.
Со слов Рябининой Е.И.: «Ченчик» был староста южной стороны Домахи. Все боялись угона в Германию и когда «Ченчик» с полицаями и немец «рваная ноздря» зимой 1943 года выгоняли жителей Домахи на расчистку дороги от снега, то мать, вместо себя наряжала в своё платье меня». Но «Ченчик» увидев подмену, доложил об этом немцу. «Рваная ноздря» ни слова, ни говоря, с размаху 2-3 раза с размаху ударил Елену по руке железным костылём, с которым он никогда не расставался. Та потеряла сознание, и женщины принесли её домой. «Немец-квартирант пришёл к нам за ведром картошки и, увидев меня в лежащем состоянии, за глаза стал ругать «рваную ноздрю»».
«Полицай родом из Домахи по кличке «Помашок» на «Николу летнего» (22 мая 1942 года), застрелил в «корогоде» девушку Котову Наталью Васильевну. Он по пьяни вспомнил, что она была комсомолка и, подойдя к хороводу, выстрелил. Котова упала замертво, а кавелинской девушке этим же выстрелом пуля прострелила грудь».
По этому трагическому случаю частушку: «При народе в корогоде парень девушку обнял» переиначили в такую: «При народе в корогоде «Помашок» комсомолку расстрелял». После войны из заключения «Помашок» не вернулся. А вот «Ченчик» отсидел и в 1955 году приехал в Домаху и шёл мимо хаты Жидковых. За год до этого, в 1954 году Александр Афанасьевич и Елена Ивановна поженились.
«Я как «задеревенела», когда увидела Ченчика, схватила лопату и бросилась за ним. Тот убежал и схоронился в соседской хате у своего зятя Ермилова». Всю ночь Елена Ивановна по очереди с мужем Александром Афанасьевичем дежурили у дома Ермиловых, но «Ченчик» под утро всё-таки ускользнул из дома зятя. «Ченчик» жил около школы, где сейчас здание сельсовета. Он захватил с собой продукты и живность и больше в Домахе не появлялся.  
Месяца за два до угона населения Домахи и окрестных сел немцами в эвакуацию, «Каня» приехал на машине и вместе с другими полицаями стали отбирать коров у людей и грузить их на машину, собирая налог в пользу немецкой армии. Причём у своих родственников полицаи коров не трогали. Когда немец потребовал ещё одну корову для погрузки в машину, «Каня», мимо дома своих родственников, которые заблаговременно припрятали свою корову, привел полицаев к дому соседей Жидковых и у них забрали корову «Ёлку».
Полицаи по ночам «хоронились» по омётам у старых бабок или ходили ночевать в Воронино. Боялись «визита» партизан. Староста Губанов Д.З. носил с собой пистолет, а «Каня» ходил с обрезом. Перед отправкой на ночлег в Воронино он потребовал у деда «Соловья» (Храмченкова Григория) жеребца, чтобы не идти пешком. Дед упирался и не давал. Тогда «Каня» «аргументировал» свою просьбу выстрелом из обреза у деда «под ухом». В результате жеребца «Каня» заполучил, а «Соловей» оглох на одно ухо.

«Как его убили?! Не поверю!»

                                            «Человек – вот, правда!» М. Горький «На дне»  

«У «Кани» был брат Степан, отец Михайловой Любовь Степановны. На свадьбе в одной домаховской семье Степан «сцепился» с Масловым Петром (по кличке «Жлоб»), холостым парнем лет 19-20. «Жлоб» был известный на всю деревню драчун и «нахобякал» Степану «по первое число». Мужики навалились скопом на «Жлоба» и, связав его, положили под загнетку печи в доме невесты Прасковьи Масловой.
Степан пошёл жаловаться брату «Кане». Тот, в не себе от ярости, прибежал «на место происшествия» и прострелил связанному «Жлобу» ягодицу. Мужики после этого развязали раненого Маслова Петра и перевязали тряпицей рану. «Жлоб», взяв одну ногу в руку, попрыгал с остановками по огороду к себе домой…  
В октябре 1943 года колона беженцев возвращалась в Домаху после угона в немецкую эвакуацию. Под Севском их остановили офицер с солдатами и забрали с собой мужчин призывного возраста, в том числе и «Каню». Домой он не возвратился. Говорят, что он, якобы, остался где-то в Австрии.
Маслов же Пётр остался жив после ранения, полученного от «Кани». В 1943 году он был призван в действующую армию, воевал в разведке. Вернулся вся грудь в орденах.
А вот что рассказал о своём двоюродном дяде Маслове П.П. Калинов А.И. («Дудин»).
У Маслова Г.С. был и другой племянник, второй сын брата Петра, Маслов Петр Петрович 1925 г.р. (по-уличному «Жлоб»), невысокого роста, плотный, коренастый крепыш, со здоровенными кулаками в бородавках. По словам Калинова А.И. 1932 г.р.: «Подраться «Жлоб» любил, но без ножа». Во время оккупации, летом 1943 года затеял борьбу с ним немецкий подполковник.
Мать Елизавета Тихоновна Маслова, обеспокоенная за сына «крутилась» рядом, то и дело повторяя: «Петя, ляжь сам! Петя ляжь, кому сказала!» На что сын, раззадоренный борьбой, отвечал сквозь зубы: «Счас! Жди!» - и, изловчившись, валил немца с ног. Подполковник не обижался. По очереди они с Петром валяли друг друга наземь. Даже когда в пылу борьбы Петр порвал рубаху у немца, и мать Елизавета охнула, подполковник засмеялся, объявил «перекур». Он потрогал замашную (посконную) рубаху своего соперника и сказал: «Петя, это – вещь!»
После освобождения в 1943 году Маслова Петра Петровича и его однофамильца и сверстника Маслова Егора Ильича 1925 г.р. призвали в действующую армию. Егор Ильич был первым номером на станковом пулемёте. В 1944 году где-то в Белоруссии, в боях у станции перебегал железнодорожную насыпь и был сражен пулей немецкого снайпера и там же около железной дороги был похоронен.
Петр Петрович Маслов служил в полковой разведке, получил три ранения, но остался жив и войну закончил в Берлине. Демобилизован из армии в 1945 году. Был награжден двумя орденами Славы, тремя орденами Красной Звезды (один из этих орденов прислали родным уже после его смерти), медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».
Уже работая шофёром у Фака, повез как-то Александр Иванович в Орёл заболевшую свояченицу «Тюленя» (Козина М.Г.). Около больницы к нему подошел мужчина и спросил: не Фака ли это машина. Удостоверившись, что он не ошибся, поинтересовался, как там поживает Маслов Петр Петрович. Узнав о гибели фронтового друга, был крайне удивлен: «Как его убили? Не поверю! Если пьяного только напоили!»
Родом из села Дружно Дмитровского района (фамилию его Калинов А.И.забыл), сержант фронтовой разведки был в одной команде с Масловым П.П. до конца войны.
«Пошли с заданием в разведку. «Сняли» охранение немцев, взяли языка и вместе с ним выползли за колючую проволоку. Петр, как всегда, прикрывал отход. Ждём, а его всё нет. Туман стоит – ничего не видно. Глядим – бежит с термосом на спине. Пока мы немца вязали – он в блиндаж заглянул. Увидел термос на столе, попробовал – ром. Взял с собой в рюкзак: «Чтоб «языка» обмыть». Когда лез под проволоку – зацепил. Немцы всполошились, стрельбу подняли».
«В другой раз ходили - взяли «языка». Возвращаемся, Петр прикрывает отход. Оглянулись – нет его. Капитан был с нами в разведке, спрашивает, где этот бедовый. Ждём, чертыхаемся. Глядим - за немцем гоняется по нейтральной полосе. Ни наши, ни немцы не стреляют. Догнал, свалил и связал в воронке. Потом приволок немца».
После войны Петр Петрович Маслов работал по наряду в колхозе, а жил в семье Калиновых. Мать Александра Ивановича Калинова («Дудина»), Маслова Любовь Григорьевна доводилась ему двоюродной сестрой. В 1947 году Петр Петрович построил хату и переехал в неё жить.
О том, как приходилось иной раз «добывать» лес для строительства, рассказал напарник и сосед Петра, Жидков А.А. Днём возили они с Петром фураж на ферму, а на вечер глядя, поехали в лес на «Крутую горку», за д.Воронино. Подъехав к сторожке, Пётр, соскочив с телеги, подпер бревном дверь. После этого нарезали и увезли на телеге дубков пять. Только к обеду смог освободиться сторож, когда привезли ему «харч».
Не то что лес для строительства, даже лыко, содранное с липовых прутиков и предназначенное для плетения лаптей, изымалось лесниками, дежурившими на мосту через Неруссу. Чтобы обойти этот сторожевой кордон, приходилось близ пос. Никольский переправляться через Неруссу вброд, держа одежду с лыком над головой.
В 1951году Маслов П.П. работал в колхозе сторожем при локомобиле. В 1952 году его посадили в тюрьму за сопротивление представителям власти (милиции). После 3-х летнего отбывания наказания он возвращался на речном пароходе по Волге домой. Вскоре его нашли мертвым на волжском берегу Жигулей.
Как герой войны попал в тюрьму видно из рассказа Жидкова Александра Афанасьевича.
В начале 50-х годов, как и в прежние, довоенные годы, свиньи и поросята из личных подворий были на «вольном выпасе» днём, а к вечеру возвращались к хозяевам. «Жлоб» и прикрыл такого «бегунка» у себя во дворе. Но когда узнал, что старушка-хозяйка заявила через сельсовет о пропаже в милицию, выпустил его на улицу, во избежание неприятностей. И, тем не менее, не обошлось.
С утра из Дмитровска приехал милиционер с предложением «проехать» в районный отдел милиции для выяснения обстоятельств. Пётр вспылил и, по словам Александра Афанасьевича, «нахобячил» так стражу порядка, что тот «забыл как читать буквы алфавита». После чего отправился к магазину, чтобы выпить и «снять стресс», говоря современным языком.
Очухавшись, милиционер позвонил в райотдел и вызвал подмогу. Через какое-то время подкрепление в лице четырёх милиционеров на полуторке прибыло в Домаху. Магазин был напротив сельсовета, так что Маслова Петра им долго искать не пришлось. Милиционеры пригласили его к себе в кузов с намерением отвезти в Дмитровск.
Но не тут-то было! Видимо решив, что больше одного положенного срока не дадут, «Жлоб» вспомнил свою удалую фронтовую молодость и стал «показывать» милиционерам «пятый угол» в кузове. Неизвестно, чем бы закончилось избиение представителей власти, если бы шофер машины не подкрался сзади и не ударил Маслова Петра заводной рукояткой по голове. Буяна скрутили и доставили куда надо. Учитывая его боевые заслуги, ему дали срок «не на полную катушку».
Отбывал он наказание в одной из волжских тюрем вместе с земляком Козиным Алексеем Степановичем (1914-?). По рассказу Козина А.С. «Жлоб» договорился с нормировщиком и пообещал тому отдать заработанные в заключение деньги. За это нормировщик делал каждый день приписки Маслову, благодаря чему он стал ударником и за хорошее поведение и «стахановский» труд заработал досрочное освобождение.
Получив деньги и выйдя на волю, он послал нормировщика «куда подальше», сел на пароход и поплыл домой. Но нормировщик направил вслед за ним на пароход «своих людей», которые, подпоив, сбросили Петра с парохода в Волгу.

«Всех убило! А я – живой!»  

Первую зиму 1941-42 г.г. немцев в Домахе не было. Во вторую зиму 1942-43 г.г. их поставили на постой. В родительской хате Александра Афанасьевича они смастерили двухъярусные нары на 17 человек, «а мы жили на печке. Солдаты были вооружены автоматами». В качестве транспорта у них были лошади.
Когда пришли немцы, Елена училась в 3 классе. Какое-то время она, как и её сверстники, и однокашники ходила в школу. Учительницей у неё была невестка Панина Егора Хресановича, Людмила Васильевна. Её муж Иван Егорович тоже был учителем. К весне 1943 года немцев в Домахе значительно прибавилось, и они заселили школу. На этом учёба Елены, как и многих других, закончилась.
«Немцы наложили налог – два пуда хлеба с души, который по осени нужно было отвезти в Дмитровск. У кого не было лошади – немцы давали её для вспашки своего надела на поле. Осенью 1941 года в село пришли финны. Если немцы спрашивали «яйки», «млеко», то финны забирали без спроса, что хотели. Когда с матерью чистили на поле сахарную свёклу, то финны облюбовали и забрали у нас тёльную тёлку».
Бывало, что и немцы действовали не церемонясь. Анна Фёдоровна Козина (Минакова), бабушка Козина В.И. 1957 г.р. была побита немцами в собственном дворе. Поначалу пришли два солдата и, не обращая внимания на хозяйку, подоили корову. Через какое-то время «заявились» другие два немца и тоже пытались взять у коровы то, что у неё уже не было. Неудачу выместили на хозяйке.
Анна Фёдоровна доводилась двоюродной сестрой Прасковье Яковлевне Васильковой (Минаковой в девичестве), матери Василькова Н.Г. Отец Анны, Фёдор Сергеевич Минаков, и дед по матери Василькова Н.Г., Яков Сергеевич Минаков были родные братья. После первой мировой войны она осталась вдовой. Потом вышла замуж за фронтового друга своего покойного мужа – Козина Фёдора Семёновича (1895-1975).
Зажили при немце посытнее, по словам Елены Ивановны, чем при родной Советской власти. На своих наделах, как до образования колхозов стали сеять коноплю. Мать по осени, вместе с другими домаховцами повезла в Аношку (Занеруссовская МТС, 3-4км севернее г.Дмитровска) свою коноплю на обмолот. Простояла в очереди два дня, зато вернулась с конопляным маслом, которое по запаху и вкусу, по мнению Елены Ивановны, намного превосходило подсолнечное.  
В 1942 году немцы взамен подпиленного партизанами моста через Расторог возле Б-Кричино срубили новый. Они же настлали гать из бревён метров по шесть длиною каждое, уложив их поперек дороги. Такая дорога начиналась от спуска из Б-Кричино и заканчивалась подъемом в Домаху. Такую же гать, длиною метров 400, немцы сделали от пос. Никольского в сторону р.Неруссы.  
Осенью 1942 г. немцы забрали корову у соседки Есиных, Паниной Марии Егоровны. Та прибежала с причитанием и за сочувствием к матери Елены. Прасковья Павловна не ограничилась одними словами сочувствия, а пошла вместе с пострадавшей к коменданту. Тот выслушал женщин через переводчика, дал немца в сопровождение и направил в Талдыкино, куда увели корову. Её не успели ещё зарезать, так что к радости соседки, она вернулась домой, к невестке и внукам с кормилицей-бурёнкой.  
«Комендант был один. Урядником в Домахе был Мишка Сычёв («Касьян) родом из Талдыкино. Волостной старшина Фёдор Лунёв разъезжал по селу на конях, запряжённых в «козыри» - девок облюбовывал. Комендант же был высокого роста, чернявый, а переводчиком у него был Ванюшка-хохол».
Весной 1943 года в Домахе появились немцы на машинах. Как только наступал вечер, то один из немцев-квартирантов командовал бабке Екатерине Романовне Жидковой: «Матка, картошку!» и дополнял свою команду жестами для ясности. И так бабке надоел, что та, сердясь на невольные лишние хлопоты, перевод дров, приговаривала себе под нос: «Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебе родимец забрал! Пуля тебе, окаянного, прибила!»
«В мае 1943 года в ночь я пас коней вместе с другими ребятами. До этого, по дороге «в ночное» мы проезжали верхом на конях мимо немецких часовых на окраине села. Им нравилось как Иванов Илья Иванович (примерно 1928-30 г.р.) ехал стоя на крупе коня. Жестами они заворачивали нас и «просили» повторить трюк. В ответ мы прикладывали два пальца к губам и говорили: «Пан, сигареты!» Пока посты проедем от 10 до 12 сигарет от 3-4 часовых «настреляем»».
«В мае 1943 года я был в «ночном» вместе с другими ребятами. Пришёл утром домой, а немцев нет. На нарах и полу остались их «рюкзаки». Мать сказала, что ночью подняли их по тревоге и угнали на передовую. Воспользовавшись этим, стал искать в их вещах зажигалки и сигареты. «Находки» прятал на потолке хаты».
«Прошло две недели. Едут наши военнопленные на немецких битюгах. Приходят к нам в хату, набрали «рюкзаки» в повозки и увезли. Проходит ещё две недели, приезжают несколько немцев и среди них бабкин «знакомый» и говорит ей: «Ты молила бога, чтоб меня убило! Всех – убило! А я – живой!» Бабка обмерла от страха и неожиданности, а потом бухнулась на колени и давай просить у немца прощения».
Сзади огородов Жидковых немцы заставили домаховцев вырыть глубокий блиндаж. Наши военнопленные на «битюгах», запряженных в повозки возили и складировали сюда по одному-два ящика с артиллерийскими снарядами.
Летом 1943 года Александр Афанасьевич стал сиротой – от тифа умерла его мать Марфа Трофимовна. Кроме него в семье были две сестры: Анна с 1928 г.р., Мария – с 1937 г.р. 
Около дома матери Рябининой Елены Ивановны, Прасковьи, стояла немецкая кухня. Сюда приходили немцы питаться. «Есин рынок» ститался передовой села, а «Никулин край» - тылом. Повара варили суп гороховый с мясом, если оставалось что-то после обеда, то отдавали жителям, жившим по соседству.
В феврале 1943 года немцы поселились в хате Рябининых, а хозяев выгнали. Пришлось ночевать и жить у соседей. Но по весне перебрались к себе в хату на потолок. Оттуда Елена наблюдала, каков у немцев паёк на столе. А видела она там и буханки белого хлеба, брынзу в пачках, искусственный мед в упаковке, конфетки-таблетки в виде трубок. «Немцы отвернуться, а я «шмыгну» с потолка и стащу со стола хлеба и конфеток».
На «Есином краю», в ложку, недалеко от сегодняшнего дома бывшего мельника колхоза «Ленинское знамя» Есина Михаила Ивановича, стояла немецкая кузница. Братишка Елены, шестилетний Миша связался с соседским одиннадцатилетним Ильёй «Кутёнком» (Паниным Ильёй Васильевичем) и «украли у «наших» немцев гранату, занесли её на кладбище и взорвали. Немцы прибежали на кладбище – один из них схватил брата, прижал его к груди: «Миша! Миша!» и понёс его до дома».
Летом 1943 года ребята по приказанию немцев нарубили им берёзы в лесу и вдоль улицы до самой церкви сделали из них скамейки, столы. Возле церкви росли сосны и липы. Немцы устроили себе гулянье: пили шнапс, слушали патефон, танцевали под него, пели, играли на губных гармошках, разыгрывали какие-то сценки, переодеваясь в женское платье. Когда немцы напились, Елена, пользуясь потерей бдительности у них, «маханула» два платья из «театрального» реквизита. Не отстала от неё и сверстница Екатерина Зайцева, приобретя себе таким же способом юбку.
«Немцы спели свои песни, потом заставили петь обслугу – наших военнопленных, поставив их в ряд. Комендант позволил им спеть песни, какие они захотят. И запевала затянул песню о том, как русские девушки продались немцам за кусок хлеба. Народ, собравшийся вокруг гуляющих немцев, слушал и некоторые плакали: «Что же он так поёт? Его застрелят!» Но обошлось».

Чтобы пропитаться приходилось побираться

4 августа 1943 года полицай сообщил, чтобы готовились к эвакуации. Мать ещё не совсем выздоровела от тифа. Немцы выгнали из хаты, и вся семья жила под вишней в шалаше из кленовых веток. Соседку Зайцеву Наталью Ларионовну, у которой муж был на фронте, весной с семью детьми немцы также выселили из хаты, разместившись там сами.
«Мать только отошла от тифа, ела понемногу жидкое, молочное. А тут полицаи Чибисов Алексей и Чибисов Петро пришли корову забирать. Бабушка говорит: «Алёш! Что же вы корову забираете?» Полицай ударил бабушку, и корову увели к церкви».
Всех жителей согнали к сельсовету. У кого были лошади, погрузили на телеги пожитки, детей. Детей из безлошадных семей погрузили на немецкие повозки. Остальные своим ходом дошли до станции Аркино, что западнее станции Комаричи на 10 км. Здесь около Аркино на поле и лугу расположились эвакуированные на отдых. Они что-то варили, кипятили «чай» с берёзовыми ветками.
«Здесь же были бараки с соломой на земле. Подошли с посёлка Журавка родственники – семья Ильи Павловича Герасина, племянника бабушки Есиной Арины Филипповны. Они эвакуировались со своими овцами. Из дома прихватили с собой половину мяса зарезанной овцы. Угостили нас супом с мясом».
По лагерю «беженцев поневоле» ходил староста со списком проверки людей. «Спросил, чего, мол, женщина лежит. Бабушка отвечает, что с тифом только переболела. Тогда мать и бабку Чибисову Наталью отдельно от остальных направили в локотскую больницу».  
«К Локтю ехали через деревню Лубошево. Когда подъезжали к Локтю, то видим из леса дети орехи несут. «Ну, Миш, - говорю своему брату, - будем в лес за орехами ходить!» После размещения в больничной палате, мы с братом пошли в лес и вернулись с орехами к ужину, который готовили на свои харчи».
«В локотской больнице пробыли две недели. Чтобы пропитаться приходилось побираться. Братец Миша насобирал молока, яиц и кормил нашего пленного в больнице. По ночам наши самолёты-«прялки» бомбили станцию Брасово. С утра оттуда в больницу привозили раненых».
Через две недели немцы стали производить эвакуацию и из Локтя. «Выгнали нас в пос. Городище. Там уже находились на подводах люди из деревни Дерюгино Комаричского района. Здесь мы повстречали своих знакомых: Лунёва Ивана с посёлка Никольский, Петра Ефимовича Поликарпова и Зою Семёновну Поликарпову из деревни Любощь. Подселили нас к женщине Акулине (по-уличному «Австриячка»). У неё было трое детей: Юра, Петя и дочь Таня».
«Однажды приходит в хату к Акулине полицай Каминский. Он работал в немецкой комендатуре, носил немецкую форму, галифе с кожаными «заплатками» на коленях и между ног. Обут был в сапоги со шпорами. Ему нравилась беженка из Кром по имени Валя. Она переболела тифом и была пострижена наголо. Он звал её с собой приглядывать за своим ребёнком, так как его жена отказалась с ним эвакуироваться. Кромчанка Валя отказалась, сказав: «Не хочу» и прижала голову моего брата Миши к своей груди. На другую ночь опять пришёл Каминский к Вале и вновь получил отказ».

«Они нами прикрываются»

По воспоминаниям Александра Афанасьевича Жидкова при эвакуации из Домахи в августе 1943 года они на своей лошади приехали в Б-Кричино, где был сбор эвакуированных жителей окрестных сёл и деревень. По большаку немцы догнали их до станции Брасово, где и разместили. «На станции стояли эшелоны с ранеными немцами. Днём прилетали наши самолёты-«прялки». Видимо проводили разведку, фотографировали. Потарахтели и улетели. Люди поужинали под повозками, кто, чем мог. Мужики говорят меж собой: «Они нами прикрываются»».
«Ночью снова прилетели «прялки», навешали осветительные ракеты (фонари) стали планировать и бомбить. Одна бабка спряталась под повозку и матюкается. От взрыва бомбы осколком ей срезало голову с плеч. Во время бомбежки многие забежали на картофельное поле рядом со станцией и залегли в межи. Один кричит («Бормотун» - Бурмистёнков Фёдор Дмитриевич, 12 лет): «Мне ногу оторвало!», а оказалось его ранило в ягодицу. При ночной бомбёжке много побило эвакуированных».
Немцы отправили раненых, в том числе и Бурмистёнкова («Бормотуна») в Сумскую область. После выздоровления отпустили его в деревню искать мать. Поначалу он жил у какого-то деда, пас его индюков. До прихода наших он нашёл свою мать.
«Нас же, после бомбёжки, привезли на станцию Погребы и загрузили вместе с повозками и лошадьми в вагоны-«телятники». Довезли до станции Ямполь Сумской области, где разгрузили и распределили в хатах по ближайшим к станции деревням. Мы попали в деревню Палеевка. Местный староста показал и распределил борозды (лёхи) на картофельном поле. Нам досталось три лехи метров по двести каждая. Сами себе копали картошку для еды».  
А вот как эвакуировали из Городища Елену Ивановну Рябинину: «Собрали нас на лужку, погрузили на телеги и везли целый день. Привезли в г. Середина Буда (Сумская область, Украина) и разместили в бараках около железнодорожной станции (Зерново)».
«Ночью нас отправили дальше. Загрузили пожитки в телеги, брат Мишка с бабкой сверху них, а мы с матерью пешком. Бабушку с братом завезли в хутор Лукашенко, а мы с мамой в темноте заблудились. Остановились возле омётов (скирд) – там хотели переспать. Но прибежали полицаи – требуют идти дальше. Мать еле уговорила их дать нам переспать в омётах. На утро по стёжке через поле подсолнухов я, мама и Митина Любовь Ивановна 12 лет (мать Голобоковой Зои Ивановны, «Колобчихи»195? г.р.) пришли в хутор Лукашенко».
«Разместили нас в пустых хатках на горочке возле речки. Спали на полу, подстелив солому. У местных людей попросили картошку и варили себе еду. Некоторые из местных сами приносили детям кукурузные лепёшки». В середине сентября от фронта потянулись сплошь немецкие обозы.
На краю хутора в доме с крышей крытой под железо жил дед. Был он богомольный, имел иконы в доме, жалел и привечал детей беженцев. Он-то и сказал: «Что-то будет в эту ночь – немцы валом отступают».
Рядом с хутором, в лесу, стояли немцы. У них «горками» (штабелями), прикрытый брезентом лежал белый хлеб. Когда немцы стали отступать, то бросили всё это добро и уехали. «Мы не растерялись – скинули свои юбки, завязав их узлом, наложили в них буханки, кто, сколько смог и притащили в хутор. Поделились этой новостью с местными жителями».
Те не мешкая, прикатили к брошенному немцами продовольственному складу на колясках и стали грузить в них белый хлеб, масло, брынзу. «Мы же, чтобы запастись едой впрок, насушили из хлеба сухарей. Вскоре староста стал выгонять нас для дальнейшей эвакуации. Большая часть съестных припасов осталась в покинутых нами бараках. Сумели взять с собой лишь небольшой припас в холщовые сумки».

«Решили вместе помирать»

«Шли мы сбоку немецкой колоны. А с другой стороны колоны гнали скот. Наши военнопленные, которые ехали с немцами, посоветовали нам скрыться в лесу. «Наши завтра здесь будут» - добавили они. По двое, по трое мы «отбились» от колоны и свернули в лес и вскоре вышли на берег Десны. Под крутым речным берегом мы сделали норы и укрылись там. Пётр Ефимович Поликарпов с братьями Николаем и Алексеем пошли на разведку».
Когда «отбивались» в лес, то заметили неподалёку картофельное поле. Елена предложила своим подругам Митиной Любе и другой Любаше с Кентского посёлка ползком подобраться к полю и накопать картошки. Что они и сделали. Но немцы, вероятно, их заметили в бинокль. А может, обратили внимание на запах дыма от костра.  
«И только мы спекли картошку и поели – едут машины, а на них немцы с автоматами. Спустились с берега – посмотрели наши норы. Мать моя спросила их, что пан нам: «аллес капут?» Немец кивнул головой и повторил эти слова. Решили вместе помирать – каждая семья расстелила свои рогожки и стали ждать».
«Вдруг едет открытая машина и в ней жандарм. На груди у него металлическая бляшка с орлом. Стал он ругать эсесовцев, мол, это «цивил манн» (гражданские люди), а не «партизанен». Те выслушали, набычившись, и уехали вместе с жандармом».
«Началась стрельба: и «катюши» и немецкие «ванюши» (шестиствольные миномёты). Жуденный бой был всю ночь напролёт. Мы все укрывались под берегом Десны в своих норах. К утру, кто-то в плащ-накидках подошёл к нашему кострищу. Мать, Прасковья Павловна Рябинина послала посмотреть Поликарпова Петра Ефимовича и его брата Николая, что за люди. Ими оказались наши разведчики. Они посоветовали нам уходить отсюда».
«Стали возвращаться назад в хутор Лукашенко. По пути проходили через лес, где было много убитых немцев в нижнем белье. Когда пришли в хутор, то там уже было много наших солдат. Солдаты все с боя – грязные, запыленные, уставшие. Мать вынесла два мешка сухарей из барака: «Всё равно всё не унесём!» и высыпала их перед солдатами. Их командир поделил сухари между ними поровну».
«Мы с матерью, подпоясавшись платками, оставшиеся сухари завернули себе в пояс. Бабушка взвалила на спину самовар. Целый день шли и пришли к вечеру в Середину Буды. Жители стали подходить к нам и угощать кто молоком, кто блинами. Ехали мимо солдаты на повозке и спросили нас, куда мы добираемся. Посадили и довезли до деревни Шведчики под Севском».
«Утром мы пришли в Севск. На площади перед домом на виселице висел труп старосты Севска в исподнем (одних подштанниках). Потом двинулись на Комаричи. Под Севском, за Шведчиками, поле было устлано трупами и наших и немецких солдат. В одном месте, вокруг воронки они как бы сидели кружком, как будто играли в карты, а потом откинулись назад. Один солдат среди них был в обмотках. Тут же находились несколько подбитых наших и немецких танков, сбитый самолёт. Стояла жара – вонища от трупов жуденная! По полю ходил наш солдат с лопаткою и прикапывал погибших. Два других солдата, из выздоравливающих, подволакивали мёртвых к большаку».
«По пути в Комаричи заехали в одну деревню. Следом ехали наши солдаты на повозках до Дмитровска, а дорогу не знают. Они подобрали нас и довезли до Домахи. Вши по дороге замучили нас».

За что повесили старосту в Севске

Александр Афанасьевич Жидков вместе с другими наблюдал, как двое суток шёл бой за Ямполь из деревни Палеевка, расположенной в 2,5 км от ж/д станции. «Там всё горело. «Отъявленные» мужики из эвакуированных узнали, что это пожар на спиртзаводе. Собралась кампания, (для которой «охота пуще жизни» П.В.) и, пробравшись в Ямполь, привезли оттуда спирта».
«На другой день в Палеевку пришли 12 наших разведчиков в сапогах, пилотках и с автоматами. Когда они вошли в деревню, неожиданно на них выехала грузовая машина с открытым кузовом, где сидело человек тридцать немцев. Наши разведчики отрыли стрельбу по кузову. Немец-шофер стал разворачивать машину, врезался в сени, но всё же, сумел «вырулить» и уехать. Потом разведчики ушли».
«После этого в Палеевку приехал солдат верхом на лошади. Местные бабы встретили его с пирожками и предостерегли, чтобы он не ездил в соседнее Сосново, так как там «стоят» мадьяры. Верховой не послушал баб и, вернувшись оттуда, сказал, что никого там нет».
«На следующий день через деревню пошла одна пехота в грязном, корявом обмундировании. Хохлушки встречали их с пирожками, которые раздавали им в руки на ходу. Офицер вышел из колоны и сказал, чтобы эвакуированные уезжали домой, а то «может нам придётся отступать»…
Клиндухова Анастасия Алексеевна (1918-1993), у которой я (автор) «квартировал» в с. Бобрик, рассказывала как осенью 1943 года спешно «грузились» в машины немцы, напуганные огнём реактивной артиллерии. «Матка, рус – пук, пук!» и указывали на трассирующие следы от «катюш» на небе. Были они одеты в добротные зеленые шинели и обуты в сапоги. Наутро в Бобрик из Лубошево пришли наши разведчики в грязных телогрейках и ботинках с обмотками. Война не парадный плац, где стройными шеренгами солдаты проходят мимо трибун. Видимо не раз приходилось и «по-пластунски на брюхе пропахать», чтобы выжить в бою.
Бывший фронтовик, преподаватель сопромата в Брянском железнодорожном техникуме, Каляев Виктор Павлович 1925 г.р. находил возможность не только доступно и весело преподать свой непростой предмет, но и в конце учебной пары по просьбе моего однокусника Ромы рассказать с юмором о том, как он воевал. «А в рукопашной с немцами вы дрались?» «Нет, - отвечал Виктор Павлович, - Мы как выскочим из траншей, небритые, в замызганных телогрейках, подпоясанных брезентовыми ремнями, в ботинках с обмотками на ногах и как закричим: «А-а-а-а…» (в смысле «Ура!»), после этого видим только убегающие спины немцев!»…
«Старшие запрягли лошадок и поехали. Отъехав недалеко, километра три-четыре, видим, стоят наши танки, «катюши». Рядом наш разбитый самолёт и свежая могилка с надписью на фанере «Неизвестному летчику»».
«По пути в Севск навстречу нам встретилась колона пехоты. Офицер забрал с собой всех мужиков и парней из беженцев и предупредил, что обочины дороги и поле до самого Севска заминированы. Вскоре нас догнала грузовая машина и детей довезли на ней до города. Когда приехали, то в центре Севска увидели виселицу с повешенным старостой. Один солдат стрельнул по трупу старосты из автомата. Кто-то из наших эвакуированных буркнул: «Справился с мёртвым». На что местные жители ответили, что староста при немцах собственноручно топил наших пленных в колодце».
«Вскоре подошёл обоз с остальными беженцами. Отдохнули, перекусили и двинулись дальше. Проезжали мимо деревни Шведчики, от которой остались одни печные трубы. В километре от дороги, по которой мы проходили, на «битом» поле, стояли широкие как комбайны, немецкие «тигры»».

«Как же вы едите из касок от битых людей?»  

«По приезду в Домаху бабы с первой подводы недалеко от колхозного склада-сортировки увидели кучу зерна и кинулись к ней. Стали разгребать горелое зерно и подорвались на мине. Остальные, сильно испугавшись, развернулись и поехали в Воронино. Это было в конце октября – начале ноября 1943 года. По ночам уже сильно морозило. Табак закурил, а он «вонючий», так как листья табака поморозило (курил Александр Афанасьевич до 45 лет, потом «бросил»). В конце ноября мы переехали жить в Домаху, в подвал к сватам. При возвращении из эвакуации в село обнаружили, что колодцы забиты каким-то мусором».
Вернувшись из немецкой эвакуации, сироты вырыли яму для жилья. Домаха являла собой удручающее зрелище: вместо хат – торчащие обгорелые печные трубы и едкий запах гари. Колхоз помог сделать Жидковым накат из молодых деревьев, которые привезли из лесу на коровах из личных подворий.
Осенью 1943 года у бабки по матери Козиной Марии Яковлевны невестка толкнула коляску с картошкой в подвал. Коляска наехала на мину, раздался взрыв, и невестка со своим братом погибли. После этого несчастья свекровь перешла жить в хату сына Козина Петра Трофимовича, воевавшего на фронте, а сироты Жидковы – в её подвал.
Но в хате сына, после возвращения из эвакуации теснилась также сваха с семьёй (мать погибшей невестки). Бабка Мария Яковлевна пошла в военкомат и «отвоевала» дом сына, и сваха с семьёй ушла жить в свой подвал.
После чего сироты вместе с бабкой перебрались в хату своего дяди-фронтовика (на «Кулиге», где сейчас дом Юрки «Гагарина») и перезимовали в ней зиму 1943-44 г.г. А по весне вернулись в свою яму-землянку. Натаскали кирпичей от взорванной церкви, колхоз прислал печника «Барбоса» (Москвичёва Дмитрия), который сложил им печурку.
В 70-е годы его сын Москвичев Михаил Дмитриевич (1927-2000) работал молотобойцем в кузнице. До войны около сельсовета были качели высотою 4-5 метров. Сын печника, Михаил, залез на верхние перила и хотел пройти поверху, но с середины пути соскользнул и упал. К удивлению многих он остался целёхонек – «не повредился».
По словам Рябининой Е.И.: «Домаха вся была спалена, за исключением хат пяти на «Кулиге». Но и эти хаты были заминированы. Пришли мы к своему пепелищу. На месте спаленных хат закопченные печи с трубами и запах гари. Смотрим: яма для зерна раскопана, а вещи, которые не забраны, сожжены. Видимо теми, кто вперёд нас вернулся».
Елена расплакалась, видя такую «картину»: «Неужели мы теперь будем также бедно жить, как Вадюха (Авдотья Аникушина)?» - спросила она у матери Прасковьи Павловны. Ходила Авдотья одетая и зимой и летом в «гейше» - укороченном и заплатанном зипуне.
«Поселились в погребе, куда натаскали крапивку и соломку для подстилки. Кисточки проса по полям собирали и тёрли в ладонях, рыли картошку на своих сотках. Первое время варили пищу на костре в солдатских касках и снарядных гильзах, найденных неподалёку, так как кухонной утвари не было. Потом мать от взорванной церкви наносила кирпичи и сложила грубочку (печурку) с трубой в вытяжной люк погреба с одним накатом сверху».
Спустя год сделали землянку на горке, и небольшую русскую печку в ней сложил Жиряков Дмитрий, отпущенный по ранению с фронта. Бабушка, Арина Филипповна, отправилась в Радогощь к другу своего мужа Никишину Тихону Петровичу, спасшего Есина Павла Тимофеевича во время русско-японской войны 1904-1905 г.г..
Оттуда она вернулась с «ковром», шитым из цветных тряпок и попоной, изготовленной «из хлопьев конопляных». Так как ножа не было, то «чистили картошку острой щепочкой. Тихон Петрович дал бабушке нож, солдатскую сапёрную лопату, чугунок и чашку. Он сказал бабушке: «Арина, как же вы едите из касок от битых людей?» На что та ответила: «А что делать, Тихон Петрович?..»
Соль по возвращению в Домаху была далеко не у всех. Как-то вечером после «ужина» собрались на посиделки соседи на «Есином краю». Аникушин Егор (прим.1913г.р.), будущий тесть «Танкистихи» (Аникушиной), похвастался, что хорошо поел. Оказалось, его жена прокипятила просоленную холщовую сумку, а потом в этой воде сварила картофельную похлёбку.
На зиму пошли жить в Воронино к тётке по отцу Елены Ивановны, Гришиной Анне Семёновне. «Дом был пустой, так как тётку при эвакуации немцы догнали до Белоруссии, где она и зазимовала. Её муж Николай Гришин был санитаром и отпросился с фронта посмотреть родных, но дома никого не застал. Он отремонтировал разоренный немцами дом: вставил окна, двери и наказал соседям, чтоб в нём жили родственники, когда возвратятся. Фронтовик оставил узляк (узелок) с хиной от малярии». Домой с войны он не вернулся…
«Женщина-соседка Козлова Аксинья пришла к нам из Воронино и сказала матери, чтобы приходила жить в дом тетки». В тёткиной хате-пятистенке, кроме бабки с матерью, Елены и Миши, жили ещё три семьи (совсем чужие) из Холчёвки. «В печку ставили гильзы с супом от всех семей».
Тётка, Гришина Анна Семёновна, вскоре после возвращения домой завербовалась и переехала жить на Дальний Восток, в Приморье.

«Свели счёты»

С освобождением от оккупации началось сведение счётов с бывшими полицаями. Так воронинского полицая Мосякина Семёна избили до смерти и затолкали в ямку для сох Козин Иван Емельянович, председатель домаховского колхоза «Рассвет» и Клинтухов, председатель б-кричинского сельсовета. После освобождения в 1943 года из сожжённой Домахи сельсовет временно перевели в Б-Кричино.
До этого они вдвоём ходили учинять расправу на пос.Никольский над «незлостным» полицаем Шудровым Александром, но не застали его дома. В наказание забрали корову у его семьи, состоящей из шести человек.
«Через месяц после смерти Мосякина Семёна, на него пришло представление к награде из Москвы за помощь и связь с партизанами». Клинтухова и Козина арестовали. «Емельянович упросил Клинтухова взять всю вину на себя. Тот так и сделал – попал в штрафную роту на фронте, где и погиб. После жена Клинтухова обратилась за помощью к Козину И.Е., но он её прогнал».
У Козина И.Е. брат Александр (их уличное прозвище «Кузнечики») вместе с шурином Иваном «Кулешонком» тоже были в полицаях. Но, по словам Жидкова А.А.: «Их не посадили и на фронт они не попали». Сам же Иван Емельянович возвратился в село на костылях в 1943г. Где-то в полевом госпитале он повстречал земляка – хирурга Козина Александра Григорьевича, внука волостного старшины и брата «Тюленя» (Козина М.Г. (1929-2008)). Тот выписал Емельяновичу справку, с уговором, чтобы по приезду в Домаху он оказывал помощь семье «Старшинят». Козин Иван Емельянович приходился двоюродным братом по матери Козину Григорию Павловичу.
«Старшинятами» звали детей и внуков волостного старшины Козина Павла Романовича, которому за 25 лет безупречной службы в царской армии было присвоено звание личного дворянина. Оно давало право присутствия на уездном дворянском собрании её владельцу. В то же время личный дворянин не мог свое звание и привилегии передать по наследству своим детям. Со слов Василькова Н.Г. 1930 г.р., кума Козина М.Г., Козин Александр Григорьевич - военный хирург после войны дослужился до звания генерала медицины. Его брат «Тюлень» в домаховском колхозе в 60-80 годы был «известной личностью».

«Минёры поневоле»

«Когда шли в Воронино, то около мельницы, недалеко от моста через Расторог видели человек семь убитых солдат. Под гатью, близ мельницы они были прикопаны. Погибших солдат хоронили ещё летом 1944 года. Этим же летом ловили бреднем рыбу в Растороге и выловили труп нашего солдата. На «Чибисовом краю», где сейчас живёт дед Фролов, прежний хозяин, по возвращению из эвакуацию, обнаружил у себе на огороде труп солдата. Никому и никуда не сообщив, он здесь же его и захоронил».  
«По селу ребята находили каски, котелки, винтовки, автоматы, патроны. Один из них положил винтовку в костёр, посмотреть, что будет. Не стреляет. Взял в руки – стрельнула! В Демидковом логу на Есином рынке было много миномётных снарядов. Ребята их разряжали, и тол с бикфордовым шнуром использовали для глушения рыбы».
За мельницей, на другом берегу Расторога находилось немецкое «стрельбище». Сразу за ним начиналось минное поле «нашпигованное» круглыми противотанковыми немецкими минами. «Охотники за толом» снимали мины, пытались их разминировать и, не всегда удачно.
По свидетельству Жидкова Александра Афанасьевича при такой «операции» подорвался на противотанковой мине «Котов Александр Сергеевич 14-15 лет. На куски разорвало. Другому мальчику лет 5-6 – голень вырвало, но он остался жив. Его отец, полковник Есин Александр Борисович, погиб на войне».
Сам Александр Афанасьевич оказался более удачным минёром: на его счету 40 разминированных «тарелок». Верхняя часть немецких мин использовалась как крышка для чугуна или как сковорода.
А вот немому соседу Новикову Андрею не повезло в самом начале возвращения в село. Его мать и отец Калинова А.И. («Дудина») – брат и сестра. Отец Иван Новиков (по-уличному «Куцаки») до войны работал прорабом на пилораме в Лужках, 5 км от Воронино и 8км от Домахи. «Доставал» стройматериалы – палисадник сделал, липами его обсадил.
Во время оккупации, в 1943 г., в палисаднике стояла палатка и в ней жил немецкий офицер. Сам Иван «Куцака» погиб на войне. Кроме глухонемого Андрея, у него было ещё трое детей. Андрей пошёл по стёжке вдоль липовой аллеи и наступил на мину. От взрыва осколком мины в затылок его убило сразу, а его бабку с дедом смертельно ранило и они умерли спустя какое-то время.
На «Кулиге», примерно на месте дома Василькова Н.Г., был колхозный склад метров тридцать длиною. Немцы его заминировали, когда отступали. На этом складе в один день по возвращению из эвакуации погибло 12 домаховцев. «Кинулись ломать доски и столбы себе на постройку – раздался взрыв. После взрыва бросились бежать и, наткнувшись на другие мины, подорвались». Охотников за стройматериалом в сожжённом селе от этого не поубавилось. Сам Александр Афанасьевич вместе с дядей Козиным Алексеем Трофимовичем «на ходу разминировали этот склад, ломая себе доски и столбы на постройку»
Не отставали и другие жители Домахи, несмотря на риск подорваться на мине. «Королька» (Калинова) с фронта комиссовали как «легочника». В колхозе он устроился на лёгкую работу – помощником мельника. Как-то раз пообещал бабушке (Александра Афанасьевича) Марии Романовне Козиной мучицы с мельницы, но обманул. Так вот «Королёк» умудрился натаскать со склада-сортировки столько стройматериала, что пристроил к своей хате трёхстенку (три стены)».
По возвращению из эвакуации между домаховцами и жителями деревни Девятино, посёлков Холчи и Троицкий, где проходила передовая (линия фронта) и люди ничего не сеяли, происходил товарообмен. В Домаху девятинцы и их соседи несли тряпки, самогон, а взамен получали картошку.

«Были пухлые от голода»

В землянках жили года два-три. Чтобы «выручить» хоть какую-либо копейку, Елена вместе с матерью терла картофель на крахмал и Прасковья Павловна носила, потом, продавать его в Комаричи на базар. Стакан крахмала стоил в то время 15 рублей, а пуд (16кг) ржи – 700 рублей. Картофельные очистки берегли до весны, когда вместе с «глазками» высаживали их на своих сотках.
Егор Давыдович Егоров после возвращения из немецкой эвакуации на своём быку привозил брёвна на строительство хат людям, в том числе и семье Елены Ивановны. Его сын Семён Егоров участник комаричского подполья погиб во время войны.
Прасковья Павловна Рябинина наняла плотников из Чернево, и они срубили её семье хату. Попросили в правлении колхоза разрешения взять с поля соломы на крышу. Снопы для крыши вязали сами, а укладывал их Аничкин Илья Иванович (1923-19?). Его жена Анастасия Матвеевна, родом из д. Хальзево Дмитровского района, потом была учительницей начальных классов в Домаховской школе.
Мать ездила продавать крахмал на поезде в Харьков. На скопленные деньги пошли покупать зерно в Комаричи (12км). Оттуда с двумя пудами хлеба, также пешком, отправились в с.Радогощь (12км) за телкой, которую купили, добавив к зерну деньги. После того как телка отелилась, в семье Рябининых появилась корова-кормилица.
Весной 1944 года копали колхозную землю по наряду, с нормой от 2-х до 5-ти соток в день, в зависимости от возраста. «Харчи были никакие, а работа тяжелая – выбивались из сил, поэтому хитрили. Работали с утра до вечера. Коров гонит пастух – только тогда отпускали с работы. На обед приходили домой, в землянку. Картошка вся шла на крахмал. После отжимки жмых сушили на солнце, затем толкли в ступе. Потом варили из него суп-похлёбку. Были пухлые от голода. Собирали головки клевера, воробьятник для добавки и выпечки хлеба. Спасаясь от голода ели липовый лист. Варили и ели свекольный лист и щавель Зубы от этого становились черными».
До начала 50-х годов терла Елена крахмал – до 400 стаканов за две недели. Пока мать неделю тратит на поездку в Харьков для продажи крахмала, она натирала и смывала водой (чтобы не был чёрным) ещё 200 стаканов крахмала. После уборки с колхозного поля украдкой собирала там картофель. Осенью Елена заболела малярией. Лечилась хиной, что привёз с фронта дядя Коля из Воронино.
По возвращению из немецкой эвакуации лошадь у Жидковых забрали в колхоз. С 15 лет Александр, с утра до наступления темноты, распахивал «сохой» (деревянные рукоятки с железным лемехом) колхозную землю. На таких «сохах» распахивали и окучивали картофельные сотки. За каждым пахарем на колхозной конюшне были закреплены лошадь или вол. Александру повезло, что он пахал на лошади. Перерыв на обед был два часа и, распрягши коня, верхом добирался до дома, чтобы перекусить чего-нибудь. Те же, кто пахал на быках, вели их на конюшню, распрягали и, только потом шли домой пообедать.  

Пока служил в армии, «набежала» пеня за неуплату налога

При Сталине был налог за малодетность тем, кто имел одного или двух детей. С 18 лет брался налог за бездетность с лиц обоего пола. За неуплату налога, могли взять недоимку в виде конфискации какого-либо имущества или продуктов питания. Елена работала в поле на картофельных буртах, когда председатель сельсовета Михайлов Николай Николаевич вместе с фининспектором Кулешовым, по прозвищу «Рябый» из д.Берёзовка, унесли из сундука её девичий наряд в счёт налога за бездетность.
Елена с утра заявилась в сельсовет и, несмотря на молодость, с ходу «взяла в оборот» «жидовскую морду» председателя. У Михайловых уличное прозвище было «Жидовы». Тот, не ожидая такого напора, вернул «тряпки» Елене.
Ещё до замужества Елена смотрела кинофильмы, если их показывали за счёт колхоза, повесив на какой-либо стене белое полотнище (экран). Название фильмов она помнит и сейчас: «Константин Заслонов», «Свинарка и пастух», «Она сражалась за Родину».
С 1951 по 1954 г.г. Жидков Александр Афанасьевич служил в армии в г.Серов Свердловской области. По приходу из армии женился на Рябининой Е.И. За три года армейской службы фининспектор Стреляев, почему-то обложил налогами бывшего солдата. Он ссылался на то, что его сестра, Жидкова Анна, не платила ежегодный налог мясом в 40кг и пеню, он записывал на её брата, служившего в армии. «Пришлось пеню платить деньгами: 1000 рублей из армии привез, да тёща Прасковья Павловна помогла».
Ещё до армии, в 1945 году, сиротам Жидковым «колхоз построил хату 7 аршин: 4,5 м на 4,5 м». Молодожёны и перешли туда жить. После окончания войны «бабы домаховские и от района ездили в Германию и пригнали оттуда коров черно-белой немецкой породы. Они давали 20л молока в сутки. Нам, как сиротам выделили телушку от этих коров».
В 1961 году Александр Афанасьевич построил себе добротный дом 14 метров длиной и 6 метров шириной. Сруб, по самые окна, был сделан из дуба. Печь Жидковым сложил коллега по работе Александра Афанасьевича, бригадир каменщиков Козин Алексей Степанович. Крышу покрыли шифером, в дом провели электричество и радио. Радист «Керенский», Чибисов Петр Сергеевич (1926-2007), снабдил семью Жидковых радио с наушниками. Потом купили «радиотарелку» и закрепили её на стене.
В эти, 1959-61, годы моя семья проживала в совхозе «Марьинский» Комаричского района и отец Прохоров Евгений Селиверстович (1927-1999) в обеденный перерыв, приходя домой, очень любил слушать выступления Хрущева по радио. «Хорошо брешет, Никита!» - восхищенно говорил он. А по вечерам на ламповой радиоле под звук «глушилок» он слушал «Голос Америки»…

«Работа на цегильне»

С 1956 по 1958 годы Александр Афанасьевич Жидков работал на колхозной цегильне, построенной в М-Кричино. Для получения цеглы (обожженного кирпича) готовили из глины кирпич-сырец. Для этого «копали круглую яму глубиной 50 см и «обставляли» её досками. В яме делали деревянный пол. Посреди ямы вкапывали столб. На нём штырь железный. На штыре крепили вагу (вороток, вертело). В яму засыпали глину, замешивали и перемешивали её с водой. Через вагу на крюк цепляли обарок и впрягали лошадь, которая таскала по кругу задок повозки, помещённой в яму».
«На задок повозки клали груз, чтобы глина лучше промешивалась. А чтобы задок повозки катил по спирали, на его валу была «набита» «гребёнка», которую возчик на задке периодически переставлял. Над двумя ямами-месилками был построен длинный односкатный навес без стенок (для создания сквозняка). Одну яму «вырабатывали», другую готовили к завтрашнему дню».
«Специально два человека с деревянными лопатами нарезали и клали на столы «кирпичи» из глины. Два формовщика на столах помещали их в деревянные формы и укладывали их под навес для просушки сквозняком в тени. А потом переворачивали их досками на ребро и досушивали. Затем укладывали штабелями по 160 кирпичей под навес для продувки ветром».
«Для обжига кирпича в «горке» была вырыта яма 4м на 6м и глубиной метра два. На дне сложены очаги конусом. Сверху на выровненный под двух очагов с «дырками» клали кирпич-сырец решётками. Каждый ряд кирпичей просыпали дробным углём антрацитом. Семь тысяч кирпича помещалось в этой яме для обжига. Очаги-конусы запаливали дровами толщиной 10-12 см. Корчевали пни и использовали их как дрова для растопки цегильных печей».
«Поначалу слегка «подсушивали» кирпич. Для этого несколько дней понемногу подкладывали дрова в печи. По звуку кирпича специалист узнавал: достаточно ли он «подсушился». И только после этого давалась команда кочегарить печи на полную катушку. Загорался уголь – жар выходил на улицу. Огонь засыпали глиной, чтобы кирпич не расплавился. Как только огонь везде по «обжигу» пройдёт – засыпали всю цегильную печь. Десять дней она стоит и «очахает» (охлаждается). Срок этот надо обязательно выдержать и раньше «открыть» цегильню нельзя – «порвёт» кирпич».
Руководил строительством и работой цегильни Минаков Яков Яковлевич. Н.Г. Василькову, главному инженеру, а потом парторгу колхоза, он доводился дядей по матери Прасковье Яковлевне. Минаков рассказывал, как осенью 1941 года к нему в хату постучались «окруженцы» и спросили, как найти дорогу на Промклево. Объяснить он не смог и пошёл провожатым.
В темноте заблудился в оврагах Южного посёлка. Офицер, глядя на компас, спросил: «Куда ты нас ведёшь?». Минаков Я.Я. попросил двух солдат в сопровождение, продвинулся с ними дальше и вышел к Талдыкино. Поняв свою ошибку, возвратился назад и вывел колону человек в триста к д.Промклево. В благодарность за помощь получил записку об этом от офицера. Когда в 1943 году освободили от немецкой оккупации, то Минаков Я.Я. стал охранять пленных немцев в Лопандино.

О том, как член партии «не оправдал доверия»

В 60-70 г.г. в колхозе «Ленинское Знамя» была строительная бригада с прорабом Королёвым Михаилом Филипповичем и бригадиром Козиным Алексеем Степановичем. Каменщиком в этой бригаде работал и Жидков А.А.Объектами строительства были сначала колхозный Дом Культуры, затем здание школы, не считая других менее крупных строений как баня, коровники в Домахе, Воронино, Никольском.
Свинарник в М-Кричино бригада строила не по своему проекту, поэтому полы засыпали керамзитом и потом залили бетоном. За зиму свиньи прогрызли цемент и сгрызли весь керамзит, хотя кормили их хорошо.
За работу по строительству фермы каждый строитель на трудодни получил по 18 пудов фуражного (непросеянного) проса. Но потом специальная колхозная комиссия обнаружила какие-то приписки и бригадира строителей Козина Алексея Степановича сняли с должности. Вместо него был назначен бригадиром член партии Романов Сергей Яковлевич (1914-1973), работавший до этого каменщиком 4-го разряда. Бригадир же получал по пятому разряду, подсобный рабочий – по 3-му разряду. «Раз бригадир или каменщик 5-го разряда, значит должен уметь класть угол дома».
Когда в 1967 году выложили первый этаж школы, бригадиром был ещё Козин А.С.. Потом бригаду срочно перебросили на строительство фермы в М-Кричино. Второй этаж школы начинали класть при новом бригадире Романове С.Я.. Произошла смена и председателя колхоза «Ленинское знамя». Фака Степана Никитовича заменил Насонов Семён Иванович.
Романов угол второго этажа школы вывел неправильно, что сразу стало видно, что называется «невооружённым глазом». Возмущению и негодованию строителей не было предела, так как позор для всей бригады был налицо. «Тырин» (Горбатов Фёдор Фёдорович из Кавелино) предложил «снять с должности бригадира рыжего «попа» Романова. Прораб Королёв Михаил Филиппович не возражал, и собрание постановило избрать новым бригадиром Сафонова Ивана Алексеевича (1934-2001), а коммуниста Романова С.Я. перевести в каменщики 4-го разряда»
У Александра Афанасьевича по матери был родственник, её двоюродный брат Романов Фёдор Иванович 1928 г.р., который работал в 70-е годы председателем Домаховского сельсовета.
Александр Афанасьевич с осени занимался приготовлением домашнего вина из яблок и слив. Яблоки он перекручивал на мясорубке, отжимал жмых, в печи сок доводил до кипения. Потом постепенно наполнял им столитровую деревянную кадушку в подвале изнутри обложенным кирпичом. Затем - вторую такую же бочку. Добавлял в сок сахар. В отверстие бочковой крышки опускал один конец резинового шланга, а другой – в банку с водой.
Вино в подвале при температуре не более 5 градусов, настаивалось к весне – лету. Как-то раз Елена Ивановна заметила «нырнувшего» в подвал Фёдора Ивановича. Выждав какое-то время, она заглянула в «винный погребок» и увидела соседа Романова и мужа в роли «дегустаторов»…  

«Семейный подряд на колхозном огороде»

При Брежневе сельским жителям разрешили иметь больше одной коровы в личном подворье и супруги Жидковы завели двух «бурёнок», 25 овец. Елена Ивановна работала садовницей и огородницей в колхозном саду. Муж, Александр Афанасьевич – ей помогал и одновременно был сторожем колхозного сада и огорода. «Из работы – не вылезали», ведь «хозяйство вести – не грудями трясти!»
С разрешения председателя Насонова С.И. и колхозного правления он выкашивал сад и, поэтому проблемы с сеном для своего хозяйства не было. За сданное молоко на колхозную сепараторную, супруги Жидковы в конце года получали премию – полторы тонны зерна. Агроном Василий Васильевич Федотов давал с 1967 года план по выращиванию продукции на колхозном огороде.
Выращивали на огороде огурцы, помидоры, морковь, столовую свёклу, капусту. Как-то по просьбе председателя колхоза Насонова С.И. Александр Афанасьевич выбрал для выставки в Орле кочан капусты весом в пуд. За высокие урожаи колхозным огородникам с. Домахи неоднократно присуждали 1-место на сельскохозяйственной областной выставке.
«Лук выращивали отдельно на площади в 16га, хотя в отчётах указывали 30га. Отдельные головки лука достигали 500г веса». Сажали и обрабатывали луковую плантацию человек восемь женщин пенсионного возраста.
Несмотря на то, что им платили по 5руб в день (больше, чем женщинам в полеводческой бригаде), работы было много и они не справлялись с нею. Тогда по наряду из полеводческих бригад присылали человек пятьдесят для помощи. Руководили ими непосредственно Елена Ивановна и Александр Афанасьевич.
«Для уборки урожая помидоров на колхозном огороде приезжали учащиеся одного из орловских училищ. За работу им давали несколько килограммов помидоров каждому».
«Собранные огурцы и помидоры солили в кадушки для своих огородниц. План по овощам всегда перевыполняли. Одних только огурцов собирали по 80т».
В 1984 году с орловского телевидения приезжали снимать колхозный огород и его работников. Очень неплохой урожай снимали с 12га закреплённого за супругами Жидковыми колхозного сада. Яблоки и груши машинами возили на Дмитровский пищекомбинат.
Фактически это был семейный подряд «жадных», в хорошем смысле, до работы супругов. Они практически с ранней весны и до поздней осени дневали и ночевали в колхозном саду и огороде. Елена Ивановна и Александр Афанасьевич сами определяли: когда запахивать и культивировать землю под капусту или иную культуру.
Спорили иной раз по этому поводу с таким авторитетом, как агроном Василий Васильевич Федотов. Однажды Насонов был «арбитром» в их споре, приезжал на огород, выслушал доводы спорящих, и взял сторону супругов Жидковых.
Урожаи, особенно капусты длительного хранения, сорт «амагер», 18т с 2га. Только отходов со всей капусты набиралось 100т. Ими загружали 20 тракторных тележек.
«Из Орла приезжал к нам на смотрины семеновод Климов Николай Федорович». Он был под впечатлением от увиденного на колхозном огороде. После этого, «когда мы ездили в Орёл за семенами и обращались к нему, снабжал нас семенами безоговорочно».
«По весне случались заморозки. В таких случаях на ночь с колхозной фермы возили навоз, разбрасывали его кучками по огороду и саду, сверху присыпали соломой и поджигали. «Дымили» часов до трёх ночи».
«Для огорода в колхозе изготовляли парники с застеклёнными рамами. Парники начинали готовить с февраля. Для этого возили навоз: 3-5 тракторные тележки, 10т. Готовили ямку под «кагат», сжигали в ней воза три-четыре дров. На разогретую землю «нагартовали» навоз и укрывали его соломенными матами».
«Приблизительно к 20 марта навоз «доходил» до нужной кондиции. На зиму лошадями завозили землю для парников. Разогревали землю так же, как и навоз, и 15 женщин-работниц укрывали её в рамах соломенными матами. Через несколько дней градусником и руками определяли: тёплая ли земля. После чего готовили рассаду к севу».
«Летом ночевали в шалаше вдвоём. С нами вместе огород и сад караулила немецкая овчарка Динго. Когда надо по команде «фас» отгоняла коров от огорода».
Подсобными рабочими на колхозном огороде в разное время работали Жидков Иван Захарович и Дубцов Сергей Васильевич («Самолёт»). Жидкова прислали по просьбе самого Александра Афанасьевича, которому надоели наветы завистников за глаза, что якобы супруги Жидковы тащат по ночам продукцию с колхозного огорода. Огород опахали вкруговую по распоряжению председателя Насонова С.И., и каждое утро Иван Захарович проверял, нет ли чьих-либо следов на контрольной полосе.
«Самолёт» был кумом Жидковым. По словам Александра Афанасьевича Жидкова Дубцов Сергей Васильевич (1925-2004) был награждён тремя Орденами Славы. Воевал он миномётчиком с 1944 по 1945 годы. В оккупацию был волостным писарем при старосте северной Домахи Губанове Д.З.
А вот записи военной биографии Дубцова С.В. от 1982 года, хранящиеся в краеведческом уголке кабинета истории Домаховской средней школы: «Дубцов Сергей Васильевич 1925 г.р. При возвращении домой из немецкой эвакуации 9 октября 1943 г. вместе с другими мужчинами призывного возраста был направлен на пересыльной пункт г.Курска. Оттуда его переправили на станцию Масловка Воронежской области в учебный миномётный батальон. Три месяца Дубцов С.В. обучался здесь воинскому делу.
В феврале 1944 года его отправили на фронт. У села Овсянки на плоту его с другими новобранцами переправили через Днепр. Утром расформировали по частям и направили в учебный миномётный батальон при 25-й стрелковой дивизии. По окончанию обучения Дубцов С.В. направили миномётчиком в 81-й стрелковый полк.
Он принимал участие в боях по разгрому Корсунь-Шевченческой группировки врага; в Яссо-Кишинёвской операции; в боях за город Будапешт. Участвовал в освобождении городов: Кишинёв, Бухарест, Будапешт, Вена. Имеет награды: Орден Красной Звезды, Орден Славы 2-й степени, Орден Славы 3-й степени, медаль «За отвагу», медаль «За освобождения Будапешта». Всего 12 наград. Служил на Камчатке с 1945 по 1950 годы». На Камчатке дислоцировалась целая армия, которая в случае войны с бывшим союзником по антигитлеровской коалиции, американцами, должна была десантироваться на Аляску и двигаться вдоль морского побережья на юг, в США. Это был своеобразный «наш ответ Гарри Трумэну» на угрозу возможной атомной бомбардировки СССР.  
По рассказам «Самолета» Жидкову А.А., ничего героического они не делали – устанавливали миномёт на плиту в какой-нибудь ложбине и стреляли по противнику. Сергей Васильевич имел 7 классов образования и был самым молодым солдатом-наводчиком в миномётном расчёте. Когда после боёв приходил наградной лист, старики включали первым номером в него Сергея Дубцова, рассуждая примерно так: зачем нам старым награды. Сергей Васильевич был скромным человеком и никогда «не выпячивался» со своими фронтовыми наградами, и не хвастался своим фронтовым прошлым…  
18 лет проработал Александр Афанасьевич «прорабом» на колхозном огороде. После этого с 1985 по 1989 годы работал кузнецом на колхозном «таборе». В 1991 году он вышел на пенсию. В этом же году умерла теща Прасковья Павловна, которая тоже много лет помогала дочери и зятю «огородничать».
Елена Ивановна за свою работу огородницей получала 100 рублей в месяц. Александр Афанасьевич, как сторож и помощник - 70 рублей в месяц. Плюс денежная премия, не больше месячного оклада каждого из них, как и всем работающим на колхозном огороде, за перевыполнения плана в конце года. Негусто за труд, в который они вкладывали, что называется, «всю душу». Таково было время, когда герои труда отмечались также грамотами, фотографиями на доске Почёта, иногда медалями и орденами.


            «ЖИЛИ КАК ДИКАРИ, БЕДСТВОВАЛИ ОТ ВШЕЙ»

                          ВОСПОМИНАНИЯ БАХМАТОВА Ф.Ф.